красный уголок. Поспрашивай вокруг: может, есть дом каких-нибудь архитекторов или, еще лучше, строителей - они себе плохого не построят. И хорошо бы в другом районе. В Москве ведь районы все одинаковые'. Он спросил растерянно: 'А ты не против Москвы вообще?' 'Ты же знаешь, я не против ничего - если мы не против'. 'Антонина, хитрюга, диктатор, злоупотребляешь мыми, не злоупотребляй', - все-таки нашелся сказать.

Щекотливый момент был только сообщить, что отказались, жене БэА. Все-таки занимали ее квартиру, и не затем ли она звонила, чтобы не очень на их диванах рассиживались. Мнительность, конечно, но, что такое лезет в голову, показательно. Передал Тонины слова и про красный уголок, и про архитекторов, она сказала: понимаю, - и попросила к вечеру опять позвонить. И - да, выплыл подходящий вариант, горящий: деньги отдавать, вообще говоря, сегодня, крайний срок завтра утром. Архитекторы, только далековато, в Измайлове. 'Но если вы хотите уединения... И потом прямо на краю леса'. Утром с деньгами - три триста - приехал в мастерские Моспроекта, отдал мужику, которого за седину и изящные кисти рук, не задумываясь, взял бы на роль архитекора. Он показал план местности, проект дома. Повышенной категории, от желающих нет отбоя, это только вмешательство вашей покровительницы склонило чашу весов... Объяснил, как доехать, семь минут ходьбы от метро - 'чтобы, знаете, в окна не шумело, там же оно на поверхности'. Действительно, лес, ну не лес, но и не парк, а специально выведенная для городов помесь - лесопарк. Стройка, подошел, поглазел. На кране ползет вверх бетонная плита, на другом - собранный санузел в черном толе. Вон наш с Тошей поехал. Значит, плита, жаль - в Москве это главная фраза: у нас дом кирпичный, у вас какой, панельный? Хрустальный. Парень идет, похож на прораба, надо бы что-то спросить, только что?.. И обратно: прямая до площади Революции, Центральный телеграф, - возбужденный, почти восторженный отчет Тоне.

Тоня неделю как пошла работать в 'Ленэнерго', в отдел жалоб населения. Он, нельзя сказать чтоб отговаривал, но приговаривал: такая тоска и такая морока. Чего ради? А она отвечала: жалоб - понимаешь? Жалуются, и их жалко. И если есть, чем их жалеть, то в самый раз. После первого дня, неуверенно посмеиваясь, призналась, что место работы - пустые темные коридоры и комнаты, никакой энергии. Сумрачность и зябкость такие сами по себе жалобные, что брюзгливое бормотание приходящих с неправильно выписанными или неучтенными жировками - как мотивчик, висящий в воздухе и непроизвольно подхватываемый, который мурлычат, не открывая рта. Теперь она сразу поехать в Москву - разобраться на месте, где они будут жить и нет ли у нее претензий, не пришедших ему в голову, какой-нибудь особой неприязни или просто идиосинкразии, - не могла: только начав службу, отпрашиваться на день по такому ненеотложному поводу неприлично. Решила, что приедет в конце недели, а он, если не найдет ничего лучшего, пусть поживет на чердаке у отца.

Петр Львович с остальным штабом на этот раз сидел в самой 'Поляне'. Сказал, что ключа не нужно, там кто-то обязательно будет, и дал адрес. Дом стоял в переулке между Сретенкой и Кировской, бесформенный, облупленный. Излучение угнетающих флюидов. Лифт шел до седьмого, потом еще два марша до площадки, на которую выходили две двери. Обе были открыты, за обеими шел ремонт - самый разворот. Не маляром, не штукатуром, не плотником - одетыми одинаково в грязные заскорузлые клифты - был расхаживающий туда-сюда и наблюдающий работу веселый длинноногий молодой человек в твидовом пиджаке. Одного роста с Каблуковым, он казался выше из-за маленькой, похожей на жирафью, головы. Первое, что он, иронически улыбаясь, сказал, было: 'Это они нарочно - чтобы вызывать отвращение. Чтобы хозяин хотел как можно скорее от них избавиться'. Его звали Глеб, художник. 'Ху знает, монументалист', - так отрекомендовался. Пробил через Моссовет и еще ху знает через кого и ху знает за какие башли эту половину чердака, а ту, профессорскую, приводит в божеский вид заодно, по собственной инициативе: 'Потому что ни самому себе, ни тем, кто будет сюда приходить, мне не объяснить, как это: мансарда, крыша, облака - и пьеса Горького 'На дне', происходящая, как известно, в подвале'.

Каблуков ждал Тоню не неделю, а две, простудилась, и все это время жил по приглашению Глеба в его квартире, а Глеб на даче в Серебряном Бору. Истолковал он такое обилие площадей все с той же внятностью, но при этом так кратко, что Каблуков понял только, что это родня, разветвленная родня, такие-то, такие-то и такие-то фамилии, которые он должен был знать и, действительно, мельком слышал, и Глеб своими апартаментами располагает просто как часть родни. Некий жилищный фонд, распределяемый на столько-то членов большой семьи. Несколько раз он звонил Каблукову, и они вечером шли в ресторан, вдвоем или с Глебовой компанией, симпатичными остроумными людьми и их красивыми подругами. Наконец Тоня приехала, и они с вокзала отправились в Измайлово: с 'Комсомольской' до 'Курской' и пересадка. Уже перегоны до 'Электрозаводской' и 'Семеновской' она проезжала с тоскливым выражением лица. Когда вышли к стройке, оказалось, прежний проход, через ложбинку, перекопан: готовили площадку для еще одного дома. Отвалы сырой глины превратили низину в порядочный овраг, впрочем, выглядевший проходимым. Он пошел первым, и сразу они стали увязать, а через несколько метров вдруг провалились выше колена в какую-то жижу, о составе и происхождении которой не хотелось думать. И Тоня заплакала. Кое-как выбрались обратно, кое-как в канаве смыли грязь. Она даже не сказала ничего, а только несогласно помотала головой: нет-нет-нет - огорченно и непререкаемо. 'Да и парк, представляю себе, как загажен. Набоков про такие места - берлинские - писал'.

Каблуков стал обзванивать всех, кого хоть как-то знал, по записной книжке. Калита сказал: 'У меня директор картины этим профессионально занимается'. Каблуков думал, что ища жилье для иногородних актеров, выяснилось, что куда профессиональней - параллельный бизнес. За пятьсот рублей вставлял в список строящегося кооператива, за тысячу - в уже сдаваемый под заселение. 'Лично я бы с вас, Николай Сергеич, ни копейки. После 'Ласточки' вы для меня небожитель. Но есть люди надо мной. И их можно понять: что в наше время ценнее квартиры? Здоровье - но и оно зависит от жилищных условий'. Кооператив межминистерских АХО. Улица Короленко, от метро 'Сокольники' две коротких автобусных остановки, или, как изъяснялся директор, 'две сигареты'. Тоня съездила одна и одобрила. Седовласый тип из Моспроекта объявил, что взнос отдадут через полгода - минимальный срок для такой банковской операции. Спросил о причине отказа... Архитекторы, а дом панельный... Голубчик, архитектор - это имя. Растрелли, слыхали? Корбюзье. А мы чертежники, шелупонь, рожа кирпича просит, ан не получает... Каблуков уплатил: тысяча плюс на этот раз четыре с половиной - дом был кирпичный. Те, конечно, отдать отдадут, но два, один за другим, щелчка пальцами, и от пятнадцати осталось шесть с копейками. В Ленинграде ждала открытка, что очередь на 'Жигули' подошла, придти с квитанцией об уплате в сберкассе пяти с половиной тысяч.

Автошкола, сдача экзаменов на права, то, се, теперь спешить уже некуда - они въехали в свою трехкомнатную квартиру на седьмом этаже через четыре месяца, в январе. Три окна выходили во двор, небольшой, окруженный старыми зданиями. По периметру несколько городских тополей, детская площадка. Одно на улицу, на маленький сквер перед пятиэтажным домом напротив, перестроенным, по-видимому, в тридцатые, из двухэтажного - граница была отчетливо видна. Летом будет достаточно зелено, но сейчас деревья стояли удручающе голые, как будто ободранные, да еще на сером, облезлом снегу. Оба смотрели на них, упираясь лбами в стекло, прикасаясь друг к другу боком, время от времени нарочно задевая головой, и не могли налюбоваться.

XI

Так это скручивается: крохотные хрупкие веточки кораллов соприкасаются, переплетаются, прилипают одна к другой, каменеют. Звонок жены БэА, зодчий с прической и маникюром перед чертежной доской, кабинка туалета, качающаяся в синем небе на тросе подъемного крана, прораб, который, может быть, никакой не прораб, а такой же случайный человек на стройплощадке. Ныряешь, медленно, в свое удовольствие, проплываешь мимо них. Тоня нервничает: чужое, новая, неизвестная бухта, лагуна с подозрительно ровной поверхностью и непонятно что скрывающей, возможно, коварной глубиной. Поворачивая, задеваешь плечом за торчащий отросток и даже не замечашь, такой он под водой мягкий. На берегу оказывается, расцарапал, и, что за ерунда, начинает гноиться, не заживает, врачи. Всего-то было: остаться в Ленинграде, а решили в Москву согласиться, не рассматривая, на первое, что попалось. Перекручивается стебелек, загибается лепесток, и беззаботное купание, открывающее, как представлялось, десятилетия столь же благополучного времяпрепровождения, превращаются в фатум, неотвратимость.

Началось с такого пустяка, что раздражало единственно, что такой пустяк раздражает. Из Ленинграда стали поступать сведения о не то чьем-то, не то общем неодобрении их переезда. Нина Львовна разговаривала по телефону только с Тоней, упоминала имена Каэфов, Ильина, журналиста, поднимавшего вопросы нравственности, кого-то из знакомых ровесников. Ничего толком не говорила, а только: нечего