Эван смотрел на него, но ничего не говорил.

— Я не был пьян, — сказал Нили. — Это все было на самом деле.

Эван со свистом выдохнул воздух. Он снова откинулся на своем стуле, пытаясь проанализировать услышанное. Так много совпадений, складывающихся в темную, мрачную, ужасающую картину.

— Я рассказал Вайсингеру, — сказал Нили. — Он почти что смеялся мне в лицо. Вы второй человек, кому я рассказал это.

Эван провел рукой по лбу. Он чувствовал себя как в лихорадке, потрясенным, неспособным соединить что-нибудь из услышанного им вместе. «Уезжайте, — сказал Демарджон. — Уезжайте сейчас. Сейчас. СЕЙЧАС».

— Я вижу, вы тоже думаете, что я безумен, — сказал Нили. — Хорошо. Вот еще кое-что, что меня перепугало. — Он засунул руку в задний карман и вытащил оттуда носовой платок с завернутым в него кусочком ваты. Он положил его на стол рядом с собой — пирамида звякнула «клин-клин-клин» — и начал расправлять его. В платке лежали крошечные предметы. Нили брал их по одному и показывал Эвану. Нили поднес один из них к свету, и он заблестел серебряным и желтым.

— Что это такое? — спросил его Эван.

— Зуб, — ответил Нили, — с пломбой. Другие предметы тоже были зубами, все раскрошенные на кусочки.

Эван хотел дотронуться до кусочка зуба, который держал Нили, затем убрал руку.

— Где вы нашли это?

— Я нашел на свалке, и это странно. — Он посмотрел на Эвана. — А сейчас объясните, ради Бога, что делают человеческие зубы на свалке среди мусора?

— Нет, — сказал Эван, глухим голосом, — вы неправы.

— Насчет чего?

— Я не думаю… Что Бог имеет к этому какое-нибудь отношение.

Глаза Нили сузились.

— Что?

— Ничего. Я просто думаю вслух.

Нили начал заворачивать обломки зубов обратно в носовой платок.

— Я собираюсь показать это Вайсингеру. Может быть, заставить его проверить свалку или предпринять что-нибудь еще, потому что у меня насчет этого чертовски скверное чувство. Теперь я не совсем уверен, что мне следует об этом беспокоиться. — Он долго и внимательно смотрел на Эвана. Эй, с вами все в порядке? Подождите минутку, я куплю для вас пива. — Он вскочил на ноги, засовывая свой носовой платок обратно в карман, и направился к бару. Когда он отходил от стола, непрочно прибитая доска пола скрипнула. Пирамида покачнулась, разрушая полосы янтарного цвета…

И развалилась на части, словно древний город под тусклыми звездами.

В пятницу Кэй не пошла на занятия и осталась дома. Она позвонила доктору Векслеру и сказала, что страдает от головной боли. Она пообещала ему к понедельнику быть в форме, а он пожелал ей выздоровления и хорошего выходного.

Кэй повесила трубку и легла на кровать, задернув занавески. Комната погрузилась во тьму. Несколько минут назад, включив свет, она поняла, что от него болят глаза. Эван и Лори на кухне готовили завтрак; по грохоту посуды она поняла, что потом ей придется убирать на ними. Но с их стороны это было очень мило, и не важно, что там подгорит — она собиралась сделать вид, что в полном восторге от завтрака.

На самом деле она не солгала доктору Векслеру; ее голова была действительно тяжелой, но она не знала, что это не мигрень. Ее нервы были в напряжении, словно чья-то ледяная рука гладила ее по плечам. Уже в течение долгих недель она пыталась притворяться, что все в порядке, объясняя свои внутренние ощущения лишь беспокойством, которое скоро пройдет, и она снова станет той же здравомыслящей и практичной Кэй Рейд, какой была всегда.

Но это не проходило.

Свое состояние она не могла объяснить простым беспокойством или чем-то хотя бы отдаленно знакомым. Это началось вместе с ее странными снами. Сначала она была лишь заинтересованным, если не напуганным наблюдателем, но по мере повторения они медленно затягивали ее и превратили в участника, неспособного от них спастись. И в эти минуты ей казалось, что она заключена внутри другого тела — того самого, со страшным неровным шрамом на бедре. Она видела сцены резни и жестокой битвы суровыми глазами-щелками, которые ей самой не принадлежали. Ей хотелось поговорить об этих снах с Эваном, рассказать ему о терзающем ее страхе и смятении, но она стыдилась признать, что все больше и больше боится чего-то призрачного и неощутимого. В конце концов, это могло свидетельствовать о том, что и в снах Эвана было что-то, чего следовало пугаться. Она не могла допустить этого. В любом случае, Эван казался чересчур занятым, чтобы выслушать ее. За последние несколько дней едва ли он вообще что-нибудь ел за обедом; его глаза ввалились и выглядели утомленными, потому что он поздно ложился спать: смотрел телевизор или пытался работать в своем полуподвале. Но Кэй могла бы пересчитать по пальцам обеих рук минуты, когда она слышала стук пишущей машинки. Это все были обычные для него симптомы, и они так же действовали ей на нервы, как и ее ночные кошмары.

Кошмар, приснившийся ей предыдущей ночью, был самым скверным. Она проснулась перед рассветом с криком боли, застрявшим в горле. Сквозь клубы пыли и дыма наступали орды смуглых чернобородых захватчиков, размахивая мечами с окровавленными лезвиями; лучники верхом носились через обрушившиеся стены мимо ревущего пламени, в котором трещали и раскалывались трупы. Она с тремя подругами сражалась спиной к спине, размахивая из стороны в сторону своим топором, покрытым запекшейся кровью, словно яростная сумасшедшая боевая машина. Она расколола череп одного из врагов таким ударом, от которого он разлетелся на куски, и затем услышала имя — Оливиадра, в котором признала свое собственное. Его кто-то выкрикнул в знак предупреждения. Быстро метнувшись в сторону, она отразила удар меча своим боевым топором — и отрубила руку нападающего в запястье. Из обрубка хлынула кровь, и достаточно было одного удара, чтобы оборвать его жизнь. Сзади нее Колия упала, сраженная стрелой, впившейся в ее горло; Демуза выкрикивала свой боевой клич, даже когда удар меча поразил ее в плечо, а второй меч пронзил ее грудь; Антибра получила удар в лицо сверкнувшим мечом, и, падая на колени, успела отрубить голову воину, который сшиб ее с ног. Противники продвигались вперед сквозь дым, плечом к плечу, их груди тяжело вздымались. Оливиадра отступила за груду тел павших подруг, сжимая рукоятку оружия. Повсюду пылал огонь поражения: великий город, великая нация, в конце концов, была растоптана ногой агрессора. Изуродованные тела валялись на каменных мостовых, и кровь забрызгала фрески великолепной цветовой гаммы, от которой перехватывало дыхание. Переводя взгляд из стороны в сторону, словно любопытный зверек, Оливиадра увидела страх в их глазах, и она чувствовала приближение собственной смерти. Один из воинов, крупный мужчина, храбрый и безрассудный, ринулся вперед и приготовился метнуть копье. Издав яростный крик и почувствовав горячее прикосновение, Оливиадра быстро отступила в сторону, затем набросилась на воина и нанесла ряд ударов. Изуродованное тело повалилось на землю, голова его держалась лишь на тоненьких веревочках сухожилий. Она плюнула на него и приготовилась достойно встретить других нападающих. Они медлили, чувствуя в ней ярость, которая едва не поставила Афины на колени перед ними более ста лет назад. Зазвенела тетива, и стрела, пролетев над головами мужчин, попала Оливиадре в плечо и заставила ее отступить на несколько шагов. Воины, увидев поток крови, ринулись вперед.

Оливиадра отступала, пока не наткнулась на обгоревшие развалины стены. Воины остановились, выискивая проход.

Но Оливиадра не оставила им шанса на это. С леденящим орлиным воинским кличем она мгновенно перепрыгнула через груды трупов и понеслась на испуганных мужчин. Она поразила первого из них одним единственным взмахом топора и увидела, как падает на землю его рука, все еще сжимающая меч. Она