Демарджон. За обедом он сказал им, что посетил музей, и Кэй с интересом слушала его рассказы о тех предметах, которые хранились там.

Он почти было передумал звонить Дугу Блэкбурну. Кэй наверное была права, когда говорила, что это не его дело. Не вмешивается ли он действительно не в свое дело? Но в десять тридцать вечера он все же позвонил, и Блэкбурн ответил ему заспанным голосом.

— Уверен, что узнал вас, — сказал Блэкбурн. — Мистер Рейд, не так ли?

— Да. Извините, что разбудил, но я хотел вас кое о чем спросить. Не смогли бы мы встретиться и поговорить как-нибудь на этой неделе?

— Что вы хотите узнать?

— Я бы хотел поговорить с вами о докторе Драго.

После некоторой паузы Блэкбурн ответил:

— Ну, что ж… У меня на этой неделе середина семестра, и я очень занят. Как насчет — подождите минутку — как насчет того, чтобы встретиться в четверг на следующей неделе? Приходите ко мне домой и захватите с собой вашу жену. Мы устроим из этого вечеринку.

— Нет. Я лучше приду один.

Последовала очередная пауза, затем голос Блэкбурна принял более серьезный тон:

— Эй, в чем же все-таки дело?

— Это касается музея доктора Драго и ее археологических раскопок. Но я хотел бы поговорить с глазу на глаз.

— Хорошо. Как вам угодно. Давайте встретимся в четверг около семи.

— Прекрасно.

— Хорошо. До встречи.

— До свиданья. Благодарю вас. — Возвратившись в кабинет, Эван пожелал Лори спокойной ночи, до того как Кэй уложила ее в кровать, затем уселся на диван смотреть вечерний выпуск новостей из Джонстауна. Диктор заканчивал рассказ о местном политике и затем сообщил, что в лесах около Эльморы обнаружили разложившийся неопознанный труп.

На другом конце деревни в гостинице Нили Эймс услышал стук в дверь, приглушенный звуками рок- музыки из его транзисторного приемника. Он сказал:

— Минуточку! — выключил радио, схватил свои голубые джинсы, валявшиеся на стуле, и надел их.

Это была миссис Бартлетт. Она держала в руках поднос с белым чайником и стаканом со льдом.

— Я принесла вам сюрприз, — сказала она, входя в комнату и оглядываясь. Казалось, она не обращала внимание на разбросанную повсюду одежду. Вы сказали за обедом, что ужасно устали, а иногда тело может так устать, что даже заснуть невозможно. Поэтому я приготовила вам чай с сассафрасом. Это поможет расслабиться. — Она поставила поднос на столик около кровати.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал он; острый, едкий аромат сассафраса проник в комнату одновременно с миссис Бартлетт.

— Угощайтесь, — сказала миссис Бартлетт, разливая чай. Кубики льда позвякивали, и этот звон чем- то напомнил Нили ту ночь, когда кто-то пытался разбить окно его грузовика. — Он остынет ровно через минуту.

Он взял стакан и сел в кресло около окна, из которого веял легкий знойный ветерок. Его плечи и ноги все еще ныли от работы. Как будто этот ублюдок Вайсингер нарочно пытался вымотать его и выжить отсюда. Утром на солнцепеке он собирал мусор на окраинах Вифанииного Греха: складывал в пластиковые мешки банки из-под пива, обрывки газет, бумажные стаканчики и всякую прочую дрянь. После полудня он срубил засохшее дерево на Фредония-стрит, распилил его на мелкие кусочки и отвез на свалку. Он не любил ездить на свалку; это было гнусное и грязное место, покрытое слоями мусора и населенное сотнями черных кусачих мух.

— Вы выглядите усталым, — сказала миссис Бартлетт. — Молодому человеку нужен отдых.

— Молодому? Нет, я не так уж молод, — сказал он ей. Стакан приятно холодил его руку. — Я сегодня работал на свалке. Знаете, где это?

Она покачала головой.

— Это в середине чащи, на полпути в никуда. Я ненавижу это место. Такое же голое и бесплодное, как луна. Там жарко, как в пекле… Не думаю, что мне хотелось бы его увидеть.

— Нет, конечно. — Он отпил глоточек чая. Чай был очень сладким. — Но поскольку мне за это путешествие платят, думаю, мне не следует жаловаться.

Она сочувственно улыбнулась.

— Сегодня было никак не меньше, а то и больше сотни градусов, сказал он. — И земля начала трескаться, словно пересохшее речное русло. Он отпил еще. Чай казался ему чересчур сладким. — Вкусно, — сказал он. Спасибо за чай.

— Я надеялась, что вам понравится. Он нравится большинству моих гостей.

Он кивнул, выпил еще. Сладость отдавала горечью.

— Лето в Вифаниином Грехе всегда жаркое, — сказала женщина. — В полуденный зной я не выхожу на улицу. Говорят, что все морщины появляются из-за солнца.

Он фыркнул и коснулся холодным стаканом своего лба.

— Тогда мне лучше не смотреться в зеркало, — сказал он. — Я в нем буду выглядеть на все восемьдесят.

— Утром, после хорошего ночного сна, все будет в порядке.

— Надеюсь, что так и будет. Так и должно быть.

Она смотрела, как он пьет.

— Теперь я вас оставлю, чтобы вы отдохнули, — сказала она и направилась к двери. — На завтрак у нас будут оладьи.

— Это превосходно.

— Доброй ночи. — Она закрыла за собой дверь, и он услышал ее неторопливые шаги на лестнице. В глубине дома закрылась еще одна дверь. Он допил чай, приложил холодный стакан к лицу поочередно с двух сторон, и затем прошел через комнату, чтобы защелкнуть замок в двери. Выключив верхний свет, он снова снял джинсы, лег на кровать и попытался заснуть. Было чересчур жарко, и он отбросил в сторону одеяло; почти неуловимые колебания ветерка касались его, как гибкие милосердные пальцы. Во рту остался горьковатый привкус, и он два раза сглотнул слюну, чтобы избавиться от него. Что же это был за чай? Сассафрас? Комната все еще была наполнена его запахом. Мысли начали путаться, сон, казалось, подходил все ближе, как прекрасная женщина в черном ночном одеянии. Закрыв глаза, он почувствовал, будто медленно кувыркается с ног на голову и катится куда-то вниз по холодному тоннелю. Это ощущение чем-то напоминало опьянение. Но и отличалось от него. Господи, сказал он себе, я же просто устал! Мне нужно выспаться, отдохнуть, просто забыть обо всех этих проклятых вещах. Забыть об этом чертовом солнце, забыть о свалке, забыть об этом тошнотворном голосе Вайсингера. Правильно. Верно. Забудь. Пусть придет сон. Он ждал его, находясь на туманной границе между сновидением и явью. Откуда-то издалека пришли первые строчки песни, над которой он работал в течение нескольких недель: «Я растворяюсь в ночи. На рассвете я буду уже далеко. Я не услышу, если ты позовешь меня. В этом некого винить, кроме дороги». И все в таком духе. Сквозь полуприкрытые веки Нили различил какие-то фигуры, стоящие в сумраке его комнаты. Стоящие безмолвно. Наблюдающие за ним. Выжидающие. У них были горящие синие глаза, как у той твари, которую он видел на шоссе, и он хотел увести сознание от этих ужасных мыслей, но мозг отказывался повиноваться его командам; и эти твари с горящими глазами подошли ближе к кровати. Они начали исчезать, очень медленно, пока полностью не растворились в темноте. Воспоминание об этой ночи на шоссе привело в движение быстро вращающиеся колеса страха в его желудке. Он заменил стекло в грузовике, но каждое утро эти длинные царапины на металле ему напоминали о кошмаре. Если бы не эти памятные следы, он бы выкинул из головы этот инцидент, посчитав его превосходным образчиком белой горячки. Но он не мог сделать этого. С тех пор он уже несколько раз ездил по Кингз-Бридж-роуд в «Крик Петуха», но никогда ни с кем не говорил об этой ночи и всегда старался уехать оттуда в компании с кем- нибудь.

А теперь он куда-то падал. Падал в коридор, в дальнем конце которого была черная бездна. Он падал