перещеголять себя в этом деле!

— Но, дорогая подруга!.. Если капитан вас услышит!..

—Можете говорить, что вам угодно, только это изобретение по праву должно принадлежать Америке!

—Если мне позволено высказать мнение, противоположное мнению этой дамы, — сказал лорд Темпль, видимо, затронутый за живое такими претензиями, — то я сказал бы, что Англия, как страна старейшая, и, смею добавить, более цивилизованная, имела неотъемлемое право открыть воздухоплавание…

— Вы так думаете, милорд? А отечество Франклина, Эдисона?

— Отечеством Франклина, мадам, — его родиной, тем не менее, была Англия, к которой он имел честь принадлежать, когда сделал свои знаменитые открытия!

Мистрис Петтибон встала.

— Мы смотрим на провозглашение независимости, как на величайший политический акт в истории, лорд Темпль! — сказала она.

— Это был не больше, как простой бунт. Когда ваше несчастное отечество насильственным образом отделялось от нас…

— Несчастное! Так это несчастье в ваших глазах быть свободным? О! Не нам нужно говорить теперь эти вещи, милорд! Приберегите эти правила для англичан! В ваших интересах, чтобы они продолжали считать счастье в рабстве!..

— В рабстве!.. Сударыня!..

— Да, сударь, я твердо стою на этом выражении!

— Сударыня!

— Сударь!

Мюриель смеялась, слушая двух противников. Но лорд Эртон, беспокоясь за оборот, который принимал разговор, счел нужным дать ему другое направление.

— Посмотрите! — воскликнул он, — не луна ли это восходит там, внизу?

— А почему же это не может быть луной? — спросила нервно мистрис Петтибон. — Разве по вечерам у нас над головой выходит какое-нибудь другое светило?

— Действительно, — ответил смущенный лорд Эртон. — Я выразился плохо, нужно было сказать: посмотрите, вот восходит луна!

— Само собой понятно, потому что теперь время ее восхода, — ответила сухо мистрис Петтибон. — Благодарю, сухарь, я сама могу поставить чашку, — добавила она, отворачиваясь от лорда Эртона, который поспешил было к ней, чтобы освободить ее от чашки.

Она удалилась с презрительным видом и принялась ходить взад и вперед по палубе. Петтибон еще при начале схватки встал и незаметно исчез. Несколько минут лорд Темпль оставался погруженным в молчаливое негодование, пока, наконец, опять получил способность говорить.

— Весьма прискорбно, — начал он обычным величественным тоном, — что такая особа, так щедро одаренная природой, — уроженка Америки. Да, и несомненно, что только этой печальной случайности можно приписать этот недостаток вежливости, это ужасное отсутствие мягкости в манерах! Если бы эта дама имела счастье родиться в Англии, то, без всякого сомнения, она была бы украшением своего пола!

Лорд Эртон поспешил присоединиться к мнению своей модели, — ловкий маневр, которым он мог вернуть себе снисходительность благородного лорда. Что касается Мюриель, то, находя, что беседа начинает принимать несносный характер, она встала с места и пошла исследовать все закоулки палубы.

Блеск ночи усиливался с минуты на минуту. Небо теперь покрылось точно звездной пылью. Очень скоро, чтобы усилить очарование этой весенней ночи, взошла луна в первой четверти и залила жемчужным светом палубу аэроплана; каждый предмет резко обозначился, бросая сильную тень, которая была похожа на рисунок тушью. Серебристый луч упал на воду Адриатического моря и засверкал в его темной лазури, разливаясь на далекое пространство. Нельзя себе представить ничего более очаровательного, как это море с птичьего полета, разрезанное светлым лучом на две черные ленты, уходящие вдаль: одна — у берегов Италии, другая — у берегов Истрии.

Аэроплан летел довольно близко от земли, и можно было различать густые леса, а иногда и дома.

Этель потеряла всякое самообладание при этом волшебном зрелище и не могла удержаться от восторженного восклицания.

—Очень любопытно!.. Очень любопытно! —соизволил сказать лорд Темпль.

— Знаете ли, лорд Темпль, что только в первый раз я верю книгам по географии! Когда я была маленькой, я была положительно несчастна от того, что не могла поверить, что земли были такими, как их рисовали на картах. Почему мы знаем, что это правда? — спрашивала я, — ведь никто этого не видел! Мне говорили, что карты составлены на основании геометрии и научных записок, но я не соглашалась. Но теперь я в этом убедилась своими собственными глазами. Италия действительно имеет форму сапога! Господин Дерош, — прибавила она, грациозно оборачиваясь к Оливье, который уже возвратился, — сколько времени вы полагаете идти вдоль Адриатического моря?

— До утра, мадемуазель! Я рассчитываю к часу ночи быть над Отрантским проливом.

— И, без сомнения, вы рассчитываете пробыть на своем посту всю ночь? Вы не хотите ничего потерять из этого чудного зрелища?

— Оно, значит, чудно? — сказал Оливье лукаво. — А я думал, что вы не найдете ничего прекрасного в этот вечер!

— Самое скверное настроение не может устоять перед всем этим! — сказала Этель, протягивая руку к горизонту. — Какое спокойствие! Какая торжественная тишина! Кто может оставаться злым перед такой картиной? Я вам очень благодарна, что вы пришли за мной, мосье Дерош! — прибавила она тихо, немного наклоняя голову.

— Ах!.. Вы знаете хорошо, что это я сделал изэгоизма! —воскликнул живо Оливье. — Разве эта не сравнимая ни с чем картина не показалась бы мне в тысячу раз прекраснее в вашем присутствии!

В эту минуту вдруг появился позади молодых людей комиссар судна с растрепанными волосами.

— Капитан! — произнес он глухим голосом. Оливье резко повернулся.

— В чем дело? — спросил он с некоторым нетерпением.

— Капитан!.. Два слова!.. Мне надо поговорить с вами.

— Сейчас?

— Нет, капитан, сию минуту, прошу вас!.. На судне происходят ужасные вещи!

— Ах, Боже мой! — вскрикнула Этель испуганно.

— Что вы хотите сказать, господин Петтибон? Что происходит? Один из людей экипажа нарушил устав?

— Нет, капитан… не это… но я не могу сказать здесь…

— Простите, мисс Дункан, я сейчас вернусь, — сказал Оливье нетерпеливо. И, отойдя на несколько шагов, он воскликнул с досадой:

— Скажете ли вы наконец, в чем дело?

Вместо всякого ответа Петтибон поднял руки к небу, между тем, как его лицо выражало глубокую тоску.

— Если бы мне сказали, — бормотал он жалобным голосом, — если бы это утверждал мой верный друг, я бы едва ли поверил. Когда же я увидел сам, своими собственными глазами, увидел то зрелище, я думал, что схожу с ума… Да, капитан, я способен был сойти с ума от малейшего толчка…

— Но какое же зрелище? Что вы видели?

— Никогда я не мог представить себе подобной вещи!

— Но что же именно?

— Сударь, если бы это была моя дочь… я бы… я бы послал ее спать без ужина! — воскликнул наконец Петтибон с энергией.

— Ваша дочь?.. О ком говорите вы, господин комиссар?