последние комментарии от своей специальной команды.

Ему было шестьдесят лет, он был в расцвете своих интеллектуальных и политических возможностей и открыто радовался своей популярности и престижу поста, на который он никогда не рассчитывал. Когда летом 1988 года республиканскую партию поразил кризис, на предвыборном совещании стали лихорадочно искать кого-нибудь, кто согласился бы стать кандидатом на пост президента. Их коллективный взор упал на потомка богатой и старинной семьи из Новой Англии, который предпочел поместить семейное богатство в различные фонды и стать профессором Корнеллского университета, пока не начал заниматься политикой в штате Коннектикут, когда ему было уже под сорок.

Находясь на либеральном крыле своей партии, Джон Кормэк был практически неизвестен в масштабе страны. Близкие друзья знали его как решительного, честного и гуманного человека, и они заверили предвыборное собрание, что он чист, как первый снег. Он не был известен как герой телевидения, что сейчас считается обязательным качеством кандидата, и, тем не менее, они предпочли его. Для средств массовой информации он был скучен. А затем, за четыре месяца компании, неизвестный кандидат все перевернул. Пренебрегая традицией, он смотрел прямо в объектив камеры и давал прямые ответы на каждый вопрос, что раньше считалось верным путем к провалу. Некоторые были им обижены, но в основном это были люди, стоявшие справа, и к тому же им в любом случае некуда было идти со своими голосами. Но гораздо большее число людей было довольно им. Будучи протестантом с ольстерской фамилией, он поставил условие, что сам назначит вице-президента, и выбрал Майкла Оделла, американца ирландского происхождения и католика из Техаса.

Они были совершенно разные люди. Оделл был гораздо правее Кормэка и был до этого губернатором своего штата. Но вышло так, что Кормэку понравился этот человек из Вако, жующий резинку, и он почувствовал доверие к нему.

Каким-то образом машина сработала. Люди отдали свои голоса человеку, которого пресса (не правильно) любила сравнивать с Вудро Вильсоном, последним профессором-президентом Америки, и его заместителю, который прямо заявил Дэну Разеру:

– Я не всегда согласен с моим другом Джоном Кормэком, но, черт возьми, это Америка, и я отлуплю любого человека, который скажет, что Джон не имеет права говорить то, что думает.

Итак, задуманное свершилось. Сочетание прямого человека из Новой Англии с его умением убедительно доносить свои мысли до людей и человека с Юго-Запада с его псевдонародными манерами завоевало жизненно важные голоса негров, лиц испанского происхождения и ирландцев. Как только Кормэк вступил в должность, он стал намеренно вовлекать Оделла в принятие решений на высшем уровне. И вот сейчас они сидели друг против друга, собираясь обсуждать договор, который, как было известно Кормэку, Оделлу совершенно не нравился. По бокам президента сидели четыре других сподвижника: Джим Дональдсон, государственный секретарь, Билл Уолтерс, генеральный прокурор, Юберт Рид, министр финансов, и Мортон Стэннард из министерства обороны.

По обеим сторонам Оделла были Брэд Джонсон, блестящий негр из Миссури, читавший лекции по оборонным вопросам в Корнеллском университете, Советник по вопросам национальной безопасности, Ли Александер, Директор ЦРУ, – он был там потому, что если Советы вознамерятся нарушить условия договора, Америке понадобится быстро узнать с помощью ее спутников и агентуры все о наземных силах русских.

Восемь человек читали окончательные условия и ни один из них не сомневался, что это было одно из самых противоречивых соглашений, которые Соединенные Штаты когда-либо подпишут. Уже была активная оппозиция справа и со стороны оборонной промышленности. Еще в 1988 году, при Рейгане, Пентагон согласился на сокращение военного бюджета на 33 миллиарда долларов с тем, чтобы он составлял 299 миллиардов. На 1990-1994-е финансовые годы военным ведомствам было приказано сократить планируемые расходы на 37,1; 41,3; 45,3 и 50,7 миллиардов долларов соответственно. Но это ограничивало лишь рост расходов. А Нэнтакетский договор предусматривал большое сокращение расходов на оборону, и если ограничение роста расходов породило ряд проблем, то Нэнтакет должен вызвать фурор.

Разница состояла в том, как это неоднократно подчеркивал Кормэк, что все предыдущие сокращения роста расходов не планировались в соответствии с истинным сокращением расходов в СССР. В Нэнтакете Москва согласилась сократить свои вооруженные силы на беспрецедентно огромную величину.

Кормэк знал, что у сверхдержав почти не было другого выбора. Еще со времени прихода к власти он и министр финансов Рид пытались справиться с быстро растущим бюджетом и дефицитом торгового баланса. Эти два фактора стремились выйти из-под контроля, угрожая процветанию не только Соединенных Штатов, но и всего Запада. Опираясь на результаты анализов своих экспертов, он пришел к выводу, что по целому ряду причин Советский Союз находится в таком же положении, и прямо заявил об этом Михаилу Горбачеву: «Мне нужно урезать расходы, а вам – направить их на другие цели». Русские позаботились о других странах, участницах Варшавского Договора, а Кормэк смог убедить НАТО, сначала немцев, затем итальянцев, потом малые страны и, наконец, англичан. В широком смысле слова условия были следующие:

В части наземных сил Советский Союз согласился сократить свою армию в Восточной Германии – потенциальные силы вторжения, направленные на Запад через Центральную Германскую равнину – наполовину (из имеющихся двадцати одной дивизии всех родов войск). Они будут не распущены, а отведены за польско-советскую границу и не будут вновь введены на Запад. Кроме этого, Советский Союз сократит численный состав своей армии на 40 процентов.

– Ваши комментарии? – спросил президент.

Стэннард из Министерства Обороны, который, вполне естественно, опасался договора больше других, и пресса уже намекала на его возможную отставку, посмотрел на Кормэка.

– Для Советов смысл договора именно в этом, потому что их армия – это их важнейший институт, – заявил он, цитируя председателя Объединенного комитета начальников штабов, но не признаваясь в этом. – Для простого человека это выглядит фантастично, западные немцы уже так думают. Но дело обстоит не так хорошо, как кажется с первого взгляда. Во-первых, СССР не может держать сто семьдесят семь дивизий, имеющихся у него на сегодняшний день, без активного привлечения своих южных этнических групп, я имею в виду мусульман, а мы знаем, что им страшно хочется распустить армию. Во- вторых, что действительно пугает наших стратегов, так это не аморфная советская армия, а армия наполовину меньшая по численности, но профессиональная. Небольшая профессиональная армия гораздо более действенна, чем огромная и неумелая, то есть то, что они имеют сегодня.

– Но если она вернется в пределы СССР, она не сможет вторгнуться в Западную Германию, Ли, – возразил Джонсон, – если они решат вернуть войска в Восточную Германию через Польшу, то разве мы не заметим этого?

– Исключено, – заявил уверенно глава ЦРУ. – Кроме спутников, которые можно обмануть, маскируя грузовики и составы, у нас и у британцев, полагаю, слишком много агентуры в Польше, чтобы не заметить этого. Да и к тому же восточным немцам совершенно не хочется стать военной зоной. Возможно, они сами сообщат нам об этом.

– Хорошо, что мы теряем? – спросил Оделл.

– Какое-то количество частей, не слишком много, – ответил Джонсон. – Советы выводят десять дивизий по пятнадцать тысяч солдат в каждой. У нас в Западной Европе триста двадцать шесть тысяч. Впервые после 1945 года мы сокращаем ниже уровня в триста тысяч. Двадцать пять тысяч наших солдат против ста пятидесяти тысяч русских – это хорошо, выходит шесть к одному, а мы надеялись на соотношение четыре к одному.

– Однако, – возразил Стэннард, – нам пришлось согласиться не задействовать наши две новые тяжелые дивизии, одну бронетанковую и одну моторизованную.

– Экономия средств, Юберт? – спросил президент мягко.

Он предпочитал, чтобы говорили другие, сам слушал внимательно, изредка комментируя по делу сказанное, а затем принимал решение.

– Три с половиной миллиарда долларов на бронетанковой дивизии и три миллиарда четыреста миллионов на моторизованной, – ответил он. – Но это всего лишь начальная стоимость, а после этого мы будем экономить триста миллионов долларов в год на содержании этих частей, потому что их не будет в природе. И теперь, когда мы отказались от программы «Деспот», мы на этом сэкономим еще семнадцать