и снами он неустанно производил материал для исследований будущих психоаналитиков.
В своей книге «Психопатология обыденной жизни» он так до конца и не объяснил, почему бессознательное, по его мнению, так вмешивается в жизнь человека. Фрейд считал, что отрицательные мысли («эгоистические, завистливые и враждебные чувства и побуждения»), противоречащие нормам морали, используют расстройства репродукции в качестве средства выражения себя. Он находил удивительным то, что «стремление к правде [то есть к тому, чтобы выдать себя расстройством репродукции] гораздо сильнее, чем мы обычно предполагаем». В других местах книги он говорит, что «согласие в этих расстройствах репродукции и случайных поступках в большой степени эквивалентно послушному принятию аморального. Среди этих подавляемых побуждений немаловажную роль играют различные сексуальные мотивы».
Таким образом, согласно сценарию Фрейда, аморальное бессознательное старается проникнуть в повседневное поведение в виде поучительного напоминания о темной стороне личности человека. В снах темные мысли подвергаются цензуре, чтобы спящий не обеспокоился и не проснулся. Но в дневное время таким мыслям позволено досаждать нам.
Некоторые критики отвергают эту концепцию полностью. Но большинство из нас склонны в какой-то мере верить в расстройство репродукции хотя бы потому, что это подтверждается нашим опытом. Для Фрейда, однако, это становится не менее чем разгадкой человеческой природы. В более сложных примерах (таких, как с Синьорелли и «aliquis») он предлагает такие же замысловатые толкования, как и для снов, и можно точно так же критиковать Фрейда за то, что он включал в анализ свои собственные фантазии.
Книга «Психопатология обыденной жизни» была впервые напечатана в нескольких номерах психиатрического журнала летом 1901 года. В то время как Фрейд ждал оттисков, чтобы отправить их Флису, их дружба постепенно угасала. Письмо Фрейда от 7 августа было ответом на послание Флиса, в котором тот явно сыпал соль на рану, открывшуюся почти ровно год назад у озера Ахензее.
«Невозможно скрывать, — пишет Фрейд, — что мы немного отдалились друг от друга». После упоминания о том, что Ида Флис (за что Фрейд винил Брейера) считает, будто его дружба с Вильгельмом каким-то образом мешает их браку, он продолжает:
Можешь считать это «свидетельством того, какую роль ты играл в моей жизни до этого момента», добавляет Фрейд с некоторой горечью. После этого письмо становится более теплым, но ссора усугубляется.
Уверенность Фрейда в себе растет. Он все еще думает о посещении Рима, которое ассоциировалось с молодостью и духом неповиновения. Он уже собирался туда на Пасху 1901 года, но снова заколебался.
В августе семья отдыхала в гостинице на берегу Тумзее, озера в горах неподалеку от Берхтесгадена. Именно оттуда Фрейд писал Флису это сердитое письмо. Погода стояла жаркая, озеро манило к себе, и Фрейд с сыновьями предпочитали проводить время не в горах, а у воды, где они купались и ловили рыбу.
Туристы— однодневки кричали с противоположного берега, что они заказывают на обед в гостинице. «Гуляш с клецками!» -раздавалось над озерной гладью. Фрейд сидел в лодке, опустив руку в зеленую воду, и слушал их с неодобрением.
Однажды утром двое сыновей Фрейда, одиннадцатилетний Мартин и десятилетний Оливер, ловили у дороги рыбу, а деревенские начали кричать на них, называя их евреями и ворами. Позже в тот же день целая компания, на этот раз с женщинами, пыталась преградить отцу с детьми дорогу. Они «вооружились палками и зонтиками», по словам Мартина, рассказчика этой истории. Фрейд замахал тростью и пошел прямо на них, от чего те безропотно разошлись, как обычно делают хулиганы.
Фрейд повел себя совсем не так, как когда-то его собственный отец во Фрейбурге, когда христианин сбил с него шапку в грязь, а начитанный Зигмунд-школьник был вынужден искать утешение в легенде о Ганнибале. Возможно, у Тумзее он вспомнил о Ганнибале.
Друзьями и коллегами Фрейда, как и других евреев среднего класса Вены, были в первую очередь евреи. Как и остальные, он испытывал смешанные чувства к своей национальности. Ассимилировавшиеся семьи, как Фрейды или Бернейсы, не любили евреев «низшего» типа. В письме, написанном Фрейду Минной в 1910 году, когда она во время отпуска следила за квартирой, говорилось, что приходили «евреи- электрики», которые, конечно, были «слишком утонченными, чтобы убрать за собой грязь».
Но Фрейд, западный ученый и атеист, в то же время оставался евреем, фантазии которого объединяли его с историей его народа. По мере усиления антисемитизма Фрейда все больше одолевали размышления о своих корнях. Надежда евреев Центральной Европы на лучшее будущее, столь сильная в молодости Фрейда, начинала ослабевать. Старая христианская ненависть к чужакам проявлялась все сильнее.
В Вене мэр Люгер с приятелями вовсю строили дома, проводили трамвайные пути и играли на популярных мифах о золотых днях старой Вены, когда пригородные виноградники были полны сытых и веселых граждан с золотым сердцем и работящими руками, говорящих на местном диалекте, а не с гортанным акцентом некоторых иммигрантов.
Незадолго до того газеты Вены освещали суд над Леопольдом Хильснером, и все жители с жадностью читали каждый номер. В богемском городке (в ста пятидесяти километрах на запад от места, где родился Фрейд) арестовали еврея-бродягу и обвинили его в том, что он перерезал горло христианке и выпустил из нее кровь, совершив ритуальное убийство. За это Хильснера дважды приговорили к смерти, но император смягчил наказание до пожизненного заключения. Люди Люгера изо всех сил подогревали волнения, вызванные этим событием в Вене. В 1901 году в венских газетах появились печально известные «Протоколы сионских мудрецов», якобы представлявшие собой стенографическую запись съезда еврейских предводителей, разрабатывающих планы завоевания мира.
«Эти „Протоколы“ не раз играли свою роль. Гитлер использовал их в качестве свидетельства еврейского заговора, разрабатывая нацистскую идеологию в 1920 году, а лондонская „Таймс“ восприняла их за чистую монету. Эти записи были сфабрикованы в конце девятнадцатого века русской тайной полицией дли антисемитской пропаганды.»
В сентябре Фрейд, сын Ганнибала, наконец приблизился на поезде к Риму. За месяц до того он говорил, что до конца лета ему нужно «восемь-двенадцать дней оливкового масла и вина». Вероятно, он оставил Тумзее вскоре после стычки с деревенскими, которая, по словам Мартина, произошла «ближе к концу нашего отдыха». Решил ли он в последний момент отправиться именно в Рим, а не в какой-нибудь другой итальянский город именно из-за этих антисемитов. Он поехал туда с братом и провел в языческом и классическом Риме двенадцать дней, обращая мало внимания на его вторую историю как города Христа. В письме домой он удивляется, почему так долго боялся Рима.
Сразу же по возвращении в Вену он преодолел еще один внутренний барьер и стал прилагать активные усилия для того, чтоб наконец получить звание профессора, которого ему не дали годы терпеливого ожидания. Сам Фрейд считал, что избавление от римской фобии расчистило перед ним путь. «Другим для того, чтобы поумнеть, не обязательно сначала съездить в Рим», — пишет он Флису на следующий год в одном из последних писем в Берлин.
Каждый год начиная с 1897-го, когда Крафт-Эбинг и его комиссия выдвинули кандидатуру Фрейда на получение профессорского звания, его отвергали. В 1901 году Фрейд начал действовать с того, что заручился поддержкой Элис Гомперц, его бывшей пациентки, принадлежавшей к известному семейству. У нее были хорошие связи и дружеские чувства по отношению к Фрейду. Но она не смогла повлиять на министра. «А кто он такой?» — хитро спросил тот. До Фрейда доходили слухи, что «известные официальные круги» над ним смеялись.
Возможно, те же самые круги считали его не только смешным, но и слишком сложным. Ранее в том же 1901 году Брейер упросил его дать публичную лекцию в Философском обществе о своей работе. Фрейд ответил, что будет говорить о «различных интимных и сексуальных вопросах», не подходящих для аудитории, где есть женщины. Когда общество прислало на Берггассе двух делегатов для пробного