я пока не могу рассказать вам больше. И, кроме всего прочего, мне пора. Но — да, посулил. А насчет кролика… это не совсем так. Не так мрачно. Мы и поэтому тут остались. Какие бы дикости ни происходили. — Обернулась к морю, глядящему в наши лица. — И еще. За этот час у меня будто камень с души свалился. Хорошо, что вы не отступились. Может, мы принимаем Мориса не за того, кто он есть, — прошептала она. — А тогда нам понадобится преданный рыцарь.

— Что ж, наточу копье.

Снова посмотрела с некоторым сомнением, но в конце концов слабо улыбнулась. Встала.

— Спускаемся к скульптуре. Говорим друг другу «До свидания». Вы возвращаетесь в дом.

Я не двинулся с места.

— Вечером увидимся?

— Он просил далеко не уходить. Я не уверена.

— Я точно бутылка содовой, куда вкачали лишнюю порцию газа. Пенюсь от любопытства.

— Потерпите. — Жестом велела мне подняться.

Спускаясь по склону, я проговорил:

— Кстати, вы тоже не отступаетесь — твердите, что Лилия Монтгомери — ваша мать. — Усмехнулся. — Она действительно существовала?

— Вы такой же догадливый, как и я. — Взгляд искоса. — Даже догадливей.

— Приятно слышать.

— Вы ведь понимаете, что попали в руки человека, который виртуозно кроит реальность так и сяк.

Мы достигли статуи.

— Что должно случиться вечером? — спросил я.

— Не бойтесь. Это будет… не совсем спектакль. Или, наоборот, самая суть спектакля. — Помолчала секунду, повернулась ко мне лицом. — Вам надо идти.

Я взял ее руки в свои.

— Можно поцеловать вас?

Потупилась, словно опять войдя в роль Лилии.

— Лучше не стоит.

— Противно?

— За нами наблюдают.

— Я не о том спрашиваю.

Она не ответила, но и рук не отняла. Я обнял ее, прижал к себе. Через мгновение она сдалась, подставила губы. Крепко сжатые, неподатливые; легкая ответная дрожь — и меня оттолкнули. Происшедшее ничуть не напоминало страстные объятия, к каким я в свои годы привык, но в глазах ее сверкнули такие ошеломление и паника, точно для нее этот поцелуй значил в десять раз больше, чем для меня; точно она удержалась на самом краю бездны. Я ободряюще улыбнулся, в подобных нежностях грех невелик, успокойтесь; она уставилась на меня, затем отвела глаза. Реакция абсурдная, неожиданно переломившая логику событий последнего получаса. Может, снова притворяется, чтобы надуть Кончиса или какого-то другого соглядатая? Но она опять взглянула мне в лицо, и я понял, что никого, кроме меня, для нее сейчас не существует.

— Если вы соврали, я не вынесу.

Не дав ответить, повернулась и быстро, даже стремительно пошла прочь. Я воззрился ей в спину, потом посмотрел через плечо на дальний склон оврага. Догнать? Огибая стволы сосен, она спускалась к морю. Наконец я принял решение, закурил, попрощался с царственным, но загадочным Посейдоном и направился к дому. На краю лощины оглянулся. В зарослях мелькнуло белое пятно, скрылось из виду. Но в одиночестве я оставался недолго. Не успел выбраться по каменным ступенькам из оврага, как наткнулся на Кончиса.

Тот стоял ярдах в сорока, спиной ко мне, внимательно разглядывая в бинокль какую-то птицу на верхушке дерева. При моем приближении опустил бинокль, обернулся с такой физиономией, словно не ожидал меня тут встретить. Не слишком убедительная импровизация; я не мог знать, что свои актерские таланты он приберегает для сцены, которой предстояло разыграться через несколько минут.

Бредя к нему по хвойной подстилке — одет он был строже, чем обычно в дневное время: темно-синие брюки и водолазка, тоже синяя, но еще темнее, — я собирался в кулак, ибо вся его многозначительная поза прямо-таки кричала об очередном подвохе. Прима его труппы, несомненно, не кривила душой — по крайней мере, расписывая свой восторг перед ним и уверенность в том, что он не злодей. Но и взвесь сомнения, даже ужаса обнаружилась в ней ярче дозволенного. Ей хотелось убедить не столько меня, сколько себя самое. И при первом же взгляде на старика мною опять овладело недоверие.

— Здравствуйте.

— Добрый день, Николас. Простите, что отлучился. Маленький скандал на Уолл-стрит. — Казалось, Уолл-стрит находится не просто в другом полушарии, но на другом краю вселенной. Я принял сочувствующий вид.

— Что вы говорите!

— Два года назад я по неразумию вступил в кредитный консорциум.

Вообразите себе Версаль, в котором не один Roi Soleil[68], a целых пять.

— И кого вы снабжали кредитами?

— Кого только не снабжал, — зачастил он. — Пришлось ехать в Нафплион, чтобы позвонить в Женеву.

— Надеюсь, вы не вылетели в трубу.

— В трубу вылетают только идиоты. Но это происходит с ними еще во чреве матери. С Лилией болтали?

— Да.

— Хорошо.

Мы направились к дому. Смерив его взглядом, я уронил:

— Познакомился с ее сестрой.

Он дотронулся до мощного бинокля, что висел у него на шее:

— Мне послышалось пение горной славки. Сезон их перелета давно миновал. — Не столько обструкция, сколько цирковой фокус: тема разговора бесследно исчезает.

— Точнее, видел ее сестру.

Он сделал еще несколько шагов — похоже, лихорадочно соображая.

— У Лилии нет сестер. По крайней мере тут.

— Я только хотел сказать, что скучать мне в ваше отсутствие не давали.

Без улыбки склонил голову. Мы замолчали. Он до смешного напоминал шахматиста, задумавшегося над очередным ходом; бешеный перебор комбинаций. Раз он даже собрался что-то сказать, но прикусил язык.

Мы достигли гравийной площадки.

— Как вам мой Посейдон?

— Он великолепен. Я чуть было не…

Схватив меня за руку, он прервал мою фразу; опустил голову, будто не находя нужных слов.

— Ее следует развлекать. Ей это необходимо. Но не расстраивать. Теперь вы, конечно, поняли, почему. Простите, что мы не открыли вам всего сразу.

— Вы имеете в виду… амнезию?

Застыл у самой лестницы.

— Больше вас в ней ничего не насторожило?