Эмбер была слишком захвачена эмоциями, слишком потрясена душевно и телесно, чтобы выразить свои чувства словами. И лишь крепче обнимала его.

Наконец, взмыв в последний раз на крыльях любви, они отдались друг другу, полностью и без остатка.

Ночь близилась к концу, а они все еще бодрствовали, лежа в объятиях друг друга. Усталые и насытившиеся, они не допускали и мысли о том, чтобы расстаться, пусть даже на время сна.

— Я никогда не пойму, почему ты выбрала меня, — промолвил Эймиас, теснее прижав ее к себе, — но, клянусь, ты никогда не пожалеешь об этом.

— Знаю. — Голова Эмбер покоилась у него на груди, рука лежала на его сердце. — Я выбрала тебя, потому что мне нравятся сломанные носы, — сказала она после некоторого раздумья. — И потому, что я не умею считать до десяти. — Эймиас рассмеялся, и она не только услышала, но и ощутила его рокочущий смех. — А если серьезно, — задумчиво произнесла она, — то, возможно, потому, что ты единственный человек, который видел во мне ровню, несмотря на то что я женщина.

Эймиас выгнул бровь. Эмбер не могла этого видеть, но восприняла его молчание как вопрос. В эти несколько часов интимной близости они обнаружили, что могут понимать друг друга без слов.

— Я хочу сказать, что ты признаешь за мной право иметь собственное мнение и готов уважать его, — продолжила она. — Паско, мой отец и все остальные видели во мне существо женского пола, которое должно служить их целям: готовить еду, убирать дом, рожать детей, доставлять удовольствие. Мой отец воспринимал меня как собственность, которую можно выгодно продать. Ты единственный, кто хотел меня ради меня самой. Как я могла не влюбиться в тебя?

— Вот тут ты ошибаешься, — возразил Эймиас. — Как только мы доберемся до дома, ты будешь скрести полы, доить коров и рожать тройняшек. А потом я попробую обменять тебя на какую-нибудь собственность.

Она рассмеялась.

— А Тремеллин? — спросил Эймиас.

Эмбер замерла. Она не рассказала ему о предложении Тремеллина и сомневалась, что когда-нибудь расскажет. Это изменило ее отношения с Тремеллином, но она не хотела омрачать дружеское расположение, которое Эймиас испытывал к ее опекуну, несмотря на последние события. Возможно, когда- нибудь она расскажет ему всю правду. А пока ей придется ограничиться полуправдой:

— Мистер Тремеллин заменил мне отца. Эймиас помолчал.

— Не знаю, отличаюсь ли я от других мужчин в том, что касается женщин, — проговорил он, наконец, нежно поглаживая ее волосы. — Но многие парни и в самом деле считают женщин слабыми и недалекими созданиями. Возможно, это придает им уверенности в себе. В сущности, они достойны сожаления. Им нечего предъявить, кроме собственного гонора. Что же касается богатых людей, то, признаться, я их не понимаю. Наверное, они так редко видят женщин, обучаясь в своих привилегированных школах, что перестают считать их людьми. Я не хотел бы, чтобы это случилось с моими сыновьями. — Его рука замерла. — А ты?

— Конечно, нет, — отозвалась она с улыбкой в голосе.

— Отлично, — сказал он. — Не представляю, как мне удалось выжить, но трудное детство научило меня нескольким вещам. Я рано узнал, что женщины могут работать так же тяжело, как мужчины, и что жизнь так же жестока и несправедлива к ним, как к мужчинам. Они способны на хитрость и коварство, так что вряд ли стоит безоглядно доверяться им. Но они могут быть добры и бескорыстны. Так что нет оснований ненавидеть и презирать весь женский род.

— В любом случае преступление уравнивает полы. Это начинаешь понимать, когда видишь мужчин и женщин, вздернутых за одинаковое преступление. Так что умный человек постепенно приходит к выводу, что люди — это люди и различие полов не имеет значения. Но только не в постели, — усмехнулся он и, склонив голову, прошептал ей на ухо: — Кстати, о постели… До рассвета еще целый час. Как насчет того, чтобы провести это время с пользой?

— О да, Эймиас, моя любовь, моя жизнь, — пылко откликнулась Эмбер, подставив губы для поцелуя.

Свадебная церемония отличалась изысканной простотой, а свадебный прием, состоявшийся осенним вечером, поражал роскошью и великолепием. Собственно, таковыми были все приемы, которые устраивались в огромном лондонском дворце графа Эгремонта, но этот был особенным, так как давался в честь человека, которого граф считал своим вторым сыном.

Повсюду были цветы, шампанское текло рекой, гости представляли собой сливки общества, хотя, по слухам, среди собравшихся было немало выходцев из низших сословий, что придавало событию терпкий привкус. Аристократы не возражали против общения с другими классами, если это не угрожало их безопасности. Слухи о похождениях графа, побывавшего в тюрьме и ссылке, только подогревали интерес светской публики и способствовали тому, что все приглашения были с восторгом приняты. Гости заранее предвкушали, как будут пережевывать этот свадебный ужин неделями.

Новобрачный, хоть и безумно привлекательный, имел разбойничий вид, что не преминули отметить почтенные матроны, прикрываясь веерами.

Невеста блистала красотой и, по слухам, была французской аристократкой. Ее французская родня отсутствовала, но, учитывая положение дел в мире, это никого не удивило. Зато в избытке были представлены друзья невесты из Корнуолла, включая почтенного джентльмена, являвшегося опекуном новобрачной, и ее сводной сестры, которая сияла от счастья, опираясь на руку своего жениха. Ходили разговоры о захватывающем приключении, связанном с побегом невесты из Франции, что было удивительно, поскольку военные действия между Англией и Францией наконец-то закончились. Впрочем, глядя на интригующих гостей, приглашенных на свадьбу, мало кто сомневался в достоверности этих слухов. Чего стоил хотя бы высокий брюнет с грубоватой внешностью морского волка, наблюдавший за происходящим с насмешливым прищуром человека, знающего себе цену? Поговаривали, что это капитан шхуны, доставившей влюбленных на родной берег.

Не меньшее любопытство вызывал шафер, смуглый и красивый, как цыганский барон, кем он, по слухам, и являлся. В роли второго шафера выступал сын графа. Он пользовался большим успехом в обществе, хоть и сторонился светских сборищ и, к большому огорчению светских мамаш, был счастливо женат.

Картину завершал хозяин дома, граф Эгремонт, богатый, красивый и образованный джентльмен, в котором самым волнующим образом сочетались утонченность прирожденного аристократа и темная аура бывшего каторжника.

В общем, это было незабываемое событие. Особенно для новобрачных. Хотя и с несколько неожиданным финалом.

— Эймиас… — задумчиво произнес седовласый гость, после того как поздравил улыбающуюся пару. — Известное имя, которое не часто встретишь в наше время, мистер Сент-Айвз.

— Известное? — Эймиас выгнул бровь.

— Ну, по крайней мере, для меня, — отозвался джентльмен извиняющимся тоном.

— Это профессор Роберт Холланд, — пояснил граф, — признанный авторитет в вопросах, касающихся старинной музыки.

— Очевидно, вы имеете в виду корнуоллскую песню, — сказал Эймиас. — Я слышал ее. И не раз.

— В исполнении трех голосов? — поинтересовался профессор.

— Трех голосов? — переспросил Эймиас.

— Ну да, — пояснил профессор. — Как ее написал Корниш[10] .

При этих словах Эмбер, болтавшая с другими гостями, повернулась к профессору.

— Корниш? — удивленно спросила она.

— Да, — сказал профессор. — Сэр Уильям Корниш, музыкант при дворе его величества Генриха VII и, что любопытно, Генриха VIII тоже. Существует мнение, что он написал эту балладу для Генриха VII, однако никто из современных исследователей не знает, кого имел в виду автор, но я полагаю, что в тексте содержится намек на какой-то скандал, как это часто бывает.

— Выходит, это не корнуоллская народная песня? — растерянно спросил Эймиас.