момент это было единственное плоское место во всем ее теле, подумал Эймиас и улыбнулся, радуясь, что все еще способен шутить в таком пикантном положении.

Боже! Какие у нее восхитительные формы. Жаль, что он не может пройтись по ним рукой. Но он должен играть роль утешителя. Хотя если его предательское тело продолжит в том же духе, ему самому понадобится утешительница…

Нужно выбросить эти мысли из головы, если он хочет совладать со своим телом. Здесь ему ничего не светит, какой бы теплой, очаровательной и податливой она ни казалась. Он не может дать ей ничего, кроме самого себя, и только на одну ночь.

«Перестань думать только о себе, эгоистичная свинья», — одернул себя Эймиас и сказал:

— Нет, вы не дурочка. Вам пришлось нелегко, но не по вашей вине. Жаль, что я усугубил ваши страдания.

Эмбер вздохнула, наслаждаясь его звучным голосом. Приятно, когда тебе сочувствуют. Она всегда старалась выглядеть сильной и компетентной. И вот появляется мужчина, который подставляет ей плечо, чтобы она могла выплакаться, и говорит, что она ни в чем не виновата и вправе роптать на судьбу. Как чудесно!

— Вы ничего не усугубили, — еле слышно отозвалась она я то, что я есть, и тут ничего не изменишь. Могло быть и хуже. Многие люди винят детей любви в грехах их родителей. Я не знаю, отношусь ли я к их числу, но, по крайней мере, я избавлена от этого.

Эймиас хмыкнул.

— Вы правы. В моем случае это тоже верно. Я воображал себя сыном и наследником иностранного принца, похищенным врагами и увезенным в Лондон. Будто бы, спасаясь от погони, они бросили меня на улице и попытались скрыться, но не слишком успешно. Их убили, и не осталось никого, кто мог бы рассказать о моем местонахождении.

Эмбер подняла голову и удивленно уставилась на него.

— Вы тоже так думали? Мне нравилось воображать, будто я принцесса или хотя бы дочь иностранного вельможи. Поскольку меня нашли на берегу, я придумала, что они бежали из Бастилии или от Наполеона и их корабль, когда они переправлялись через Ла-Манш, налетел на скалы. Мне нравилось думать, что они пожертвовали собой, чтобы спасти меня.

Он улыбнулся. В его ярко-голубых глазах светилось столько тепла, мягкой иронии и понимания, что Эмбер не могла отвести от него взгляда.

Ее губы, влажные и розовые, раздвинулись в ответной улыбке, и Эймиас понял, что пропал.

Он склонил голову, она подняла лицо.

Первое прикосновение его губ подействовало на нее как разряд электричества. А когда он притянул ее теснее и прижался к ее губам, Эмбер захлестнула такая буря эмоций, что все мысли вылетели из головы.

Положив руки ему на плечи, она наслаждалась теплом его объятий и сладостью его рта. Тонкая, как того требовала мода, одежда не могла скрыть его возбуждения, и Эмбер слегка отстранилась, потрясенная откликом его тела.

Эймиас был сыт по горло собственной порядочностью и устал от неудовлетворенного желания. Обхватив одной рукой ее затылок, а другой ее талию, он притянул Эмбер назад и снова приник к ее губам.

Она охотно подчинилась. Было так чудесно ни о чем не думать, не принимать никаких решений, отдавшись на волю чувств.

Эймиас вообще ни о чем не думал. Ее рот оказался таким же восхитительным на вкус, как и на вид. Тело было гибким и податливым, и ему захотелось узнать его ближе. Нагнувшись, он подхватил ее на руки и шагнул к постели. Эмбер что-то произнесла, но кровь так пульсировала у него в ушах, что он не разобрал слов. Она не сказала «нет», и Эймиас счел это достаточным поощрением. В несколько шагов он преодолел расстояние до большой кровати в углу и повалился на нее, не выпуская Эмбер из объятий.

Он оторвался от нее только для того, чтобы поднять подол ее юбки. Затем стянул вниз лиф ее платья, обнажив грудь, и склонился ниже, чтобы попробовать ее на вкус. Теперь он мог слышать, что она говорит: — Боже, о Боже… о!

Эймиас приподнял ладонью одну обворожительную округлость и поднес ее к. губам. От его дыхания сосок напрягся, превратившись в темно-красный бутон. Вид собственной, затянутой в перчатку руки, вызвал у него укол сожаления и смутное чувство вины, и он приник губами к ее груди, чтобы отдаться чистому наслаждению и забыть обо всем.

Эмбер вздохнула, откинув назад голову, и закрыла глаза. Эймиас покрыл поцелуями ее шею и снова вернулся к груди. Он весь горел, охваченный почти нестерпимым возбуждением, но знал, что наслаждение будет острее, если проявить выдержку, и продолжал дразнить ее, пробовать на вкус, показывая, какими восхитительными могут быть его прикосновения. В отличие от женщин, с которыми ему приходилось иметь дело, Эмбер была неопытна, однако быстро училась, чутко угадывая его желания.

Прерывисто дыша, она нетерпеливо выгибалась под ним, и Эймиас понял, что может идти дальше. Он осыпал ее поцелуями, лишь ненадолго отрываясь, чтобы бросить восхищенный взгляд на легкую выпуклость ее живота, изящные изгибы бедер и золотистую поросль между ними. В конечном итоге ему пришлось помедлить, чтобы стянуть хотя бы одну перчатку и коснуться нежных лепестков, не причинив ей боль. Ему нужно было ощутить влажную шелковистость ее плоти, чтобы удостовериться, что она готова принять его. Он не мог идти дальше, не убедившись в этом. Иначе он не сможет вознести ее на вершину наслаждения.

Эймиас приподнялся, чтобы стянуть левую перчатку.. Но кожа села от дождя, слишком тесно облегая руку, и ему пришлось помучиться, чтобы избавиться от перчатки.

Эмбер почувствовала, что он отстранился, и открыла глаза.

Ахнув, она резко села на постели. Ее руки взлетели вверх, прикрывая грудь; ноги, которые он успел развести, сжались, когда она подтянула колени, свернувшись в клубок.

Эймиас знал женщин. Даже сейчас, если он заключит ее в объятия и, нашептывая нежные слова, уложит на постель, он еще может добиться своего. Но момент отрезвления наступил. Он ощущал ее стыд так же остро, как собственное возбуждение.

Эймиас закрыл глаза и сделал глубокий вздох. Кровь стучала в его ушах, напрягшееся естество болезненно пульсировало, но он был рад боли, воспринимая ее как заслуженное наказание. Еще несколько минут, и он был бы не в силах остановиться, что бы ни говорила ему совесть. Еще две-три минуты, и он овладел бы Эмбер — со всеми проблемами, которые неизбежно возникнут.

Случись это, ему пришлось бы жениться на ней. Его можно упрекнуть во многом, но он никогда не был подлецом и старался не причинять зла женщинам, если этого можно было избежать. Он не может жениться на Эмбер. И не может соблазнить ее и бросить.

А значит, ему придется оставить ее сейчас, хотя они могли бы заняться любовью и получить наслаждение. Но что значат несколько мгновений наслаждения, если потом придется сожалеть всю жизнь?

Ему было трудно говорить, даже думать, но он постарался взять себя в руки.

С коротким стоном Эймиас сел на кровати и повернулся к Эмбер спиной, чтобы скрыть свое возбуждение и позволить ей одеться. Волосы его растрепались, не без помощи Эмбер, и он прошелся по ним ладонью.

— Извините, — произнес он, наконец, обращаясь к пустоте. — Я не собирался заходить так далеко. — Он издал неуверенный смешок. — Я начинаю подозревать, что есть объективные причины, почему мужчинам и женщинам, даже порядочным, не следует оставаться наедине. Мне следовало быть умнее. Надеюсь, вы простите меня. Хорошо еще, что мы вовремя остановились.

Эмбер не ответила, и Эймиас ощутил холодный приступ страха. Не потому, что опасался, что снова забудется, а потому, что не хотел верить мысли, внезапно посетившей его. Неужели она хотела соблазнить его? Неужели он такой дурак, что чуть не поддался соблазну и даже не понял, что его заманили в ловушку?

— Эмбер? — сказал он, рискнув бросить на нее взгляд. Она успела привести в порядок одежду, но все еще выглядела взъерошенной и взволнованной. Рассыпавшиеся по плечам локоны, припухшие от поцелуев