подчинёнными, из которых самой легкомысленной, видимо, являлась Барбара Хейверс. Что касается остальных, то, когда Барбара вернулась в Ярд после визита к дантисту, все они молча занимались своими делами, и никто даже бровью не повёл в её сторону.

Барбара сказала себе, что ей наплевать, да это и в самом деле было так, потому что ей действительно было всё равно, заметит ли что-то большинство её коллег. Но заметит ли кое-кто конкретный, её очень даже интересовало, и именно это её глубоко тревожило, вызывая неуверенность, и эта неуверенность требовала, чтобы её признали или хотя бы успокоили чем-нибудь вкусным. Лучше всего подошла бы французская выпечка, но час дня уже был не тот, чтобы искать шоколадные круассаны, хотя и было ещё не настолько поздно, чтобы нельзя было купить какой-нибудь торт, который, скорее всего, окажется австрийским, но в такое время не стоило обращать внимание на мелочи вроде страны происхождения сладостей, разве не так? При этом Барбара прекрасно понимала, что, если она сейчас поддастся соблазну, это приведёт к тому, что она впадёт в грех обжорства на несколько недель подряд и начнёт без меры поглощать жареный картофель и макароны, а потому, вместо того чтобы заглянуть в кондитерскую по дороге к дому, она решила устроить сеанс психотерапии в магазинах на Хай-стрит. Там она приобрела шарфик и блузку, чем и отпраздновала тот факт, что сумела повести себя не так, как обычно в случаях разочарования, стресса, огорчения или тревоги, а ровно наоборот. Только праздник закончился сразу, как только она остановила свою малолитражку. Потому что последняя встреча с Томасом Линли тут же заняла всё её сознание.

Когда они вышли из уголовного суда, то разошлись в разные стороны: Линли отправился обратно в Ярд, а Барбара пошла к дантисту. Они не видели друг друга до самого конца рабочего дня, когда столкнулись в шедшем наверх лифте. Барбара села в него на подземной парковке, а когда лифт остановился в вестибюле первого этажа, в него вошёл Линли. Барбара видела, что он погружён в свои мысли. Он с утра в этот день был занят в зале судебных заседаний номер один, но сначала Барбара предположила, что скорее его задумчивость связана с предстоящими ему показаниями относительно Грима Рипера, у которого в багажнике «Форда» кое-что обнаружилось… Впрочем, что-то тут выглядело не так. И когда двери лифта открылись и Линли скрылся в кабинете суперинтенданта Ардери, Барбара решила, что знает причины его состояния.

Линли, конечно, думал, что Барбаре неизвестно, что происходит между ним и Ардери. Барбаре были вполне понятны причины подобного вывода. Ведь больше никто в Ярде не догадывался о том, что Линли и суперинтендант резвятся вместе две, а то и три ночи каждую неделю, но ведь никто и не знал Линли так, как знала его Барбара. И хотя она просто вообразить не могла, кому бы вдруг действительно захотелось играть в такие игры с суперинтендантом, — чёрт побери, это же было всё равно что лечь в постель с коброй! — она все три месяца их отношений твердила себе, что Линли по крайней мере заслуживает того, чтобы иметь какую-то разрядку. Его жена погибла прямо на улице от руки двенадцатилетнего урода, и после этого он пять месяцев бродил по берегу моря в Корнуолле, ничего не соображая, а потом вернулся в Лондон чуть живой… Если ему хотелось сомнительного развлечения с Изабеллой Ардери, то почему нет? Конечно, они оба могли угодить в серьёзные неприятности, узнай кто-нибудь об этом, но парочка вела себя очень осторожно, так что вряд ли кто-то мог что-либо пронюхать, а Барбара не собиралась никому сообщать об этом. Кроме того, Линли ведь не собирался всерьёз связывать себя с кем-то вроде Изабеллы Ардери. Человек, у которого за спиной была история рода продолжительностью в три столетия, если не больше, прекрасно осознавал свой долг, и всё это никак не было связано с мелким эпизодом, в течение коего он трахался с женщиной, которой титул графини Ашертон подошёл бы как корове седло. Люди его положения предназначены для того, чтобы производить на свет достойное потомство, дабы имя рода было прославлено в будущем. Линли прекрасно это знал и должен был действовать соответственно.

И тем не менее Барбаре нелегко было смириться с тем, что Линли и суперинтендант стали любовниками. И каждый разговор, и каждая встреча Барбары с Томасом были для неё отравлены мыслью об этих странных отношениях. Ей это было отвратительно. Не Линли был отвратителен, не сами по себе его шашни, но тот факт, что он не желал ничего ей рассказывать. Не то чтобы она ждала от него подобной откровенности. И не то чтобы действительно хотела её. И не то чтобы могла придумать какие-то рассудительные, разумные слова, которые стоило бы сказать, если бы вдруг Линли упомянул о своей интрижке. Просто они были напарниками, она и Томас, или, по крайней мере, назывались ими, а быть напарниками — значит… «Значит что?» — спросила себя Барбара. Но это был вопрос, на который она предпочла не отвечать.

Она наконец открыла дверцу машины. Дождь не был настолько силён, чтобы требовался зонтик, так что Барбара просто подняла воротник жакета, схватила пакет с новыми приобретениями и побежала к дому. И, как обычно, посмотрела на окна квартиры цокольного этажа эдвардианского здания, за которым прятался её крошечный коттедж. День уже переходил в сумерки, в окнах загорелся свет. Барбара увидела соседку, прошедшую мимо французского окна.

Ладно, подумала Барбара, она готова немножко пообщаться… Но на самом деле ей было необходимо. Чтобы кто-то заметил. Она провела столько часов в кресле проклятого дантиста, а вознаграждением за это оказался лишь короткий кивок Изабеллы Ардери и её слова: «Ну, теперь можно заняться и волосами, сержант», и на том всё и кончилось. И потому, вместо того чтобы обогнуть здание и пройти в садик за ним, где под высоченной белой акацией стоял её домик, Барбара направилась по каменным плитам прямиком ко входу в нижнюю квартиру и постучала в дверь. «Лучше уж пусть это заметит девятилетний ребёнок, чем никто вообще», — решила она.

Хадия тут же откликнулась, хотя Барбара и услышала, как её мать сказала:

— Милая, мне бы очень хотелось, чтобы ты так не делала. Там может оказаться кто угодно.

— Это я! — крикнула Барбара.

— Барбара, Барбара! — закричала Хадия. — Мама, это Барбара! Мы ей покажем, что мы тут сделали?

— Конечно, глупая девочка! Приглашай её.

Барбара вошла в пахнущее свежей краской пространство, и ей понадобилось меньше мгновения для того, чтобы понять, что именно «сделали» мать и дочь. Они перекрасили гостиную. Анджелина Упман сумела полностью изменить интерьер. Она раскидала по дивану декоративные подушки, и ещё в гостиной были два букета свежих цветов в двух вазах: одна, низкая и весьма артистичная, стояла на кофейном столике, вторая — на полке электрического камина.

— Правда, чудесно?

Хадия таращилась на мать с таким обожанием, что у Барбары сжалось горло.

— Мамочка умеет делать всё по-особенному, и это так просто на самом деле! Правда, мама?

Анджелина наклонилась и поцеловала дочь в макушку. Потом взяла девочку за подбородок, заставила поднять голову и сказала:

— Ты, милая, самая главная моя поклонница, и я тебе за это благодарна. Но нам нужен независимый взгляд. — Она улыбнулась Барбаре. — Что ты думаешь? Мы с Хадией добились успеха при смене декораций?

— Мы решили устроить сюрприз, — добавила Хадия. — Барбара, ты только представь! Папа даже и не знает ничего!

Прежний грязновато-кремовый цвет стен сменился на нежную, светлую зелень ранней весны. Этот цвет был весьма к лицу Анджелине, и она, безусловно, это знала. «Разумный выбор», — подумала Барбара. На таком фоне Анджелина выглядела ещё более привлекательной, чем обычно: светлые волосы, голубые глаза, хрупкая, как эльф…

— Мне нравится, — сказала она, обращаясь к Хадии. — Ты помогала выбирать цвет?

— Ну… — Хадия переступила с ноги на ногу.

Она стояла рядом с матерью и тут же вскинула голову и посмотрела на Анджелину, прикусив нижнюю губу.

— Помогала, — беспечно соврала Анджелина. — За ней осталось последнее слово. Осмелюсь сказать, перед ней лежит будущее дизайнера по интерьерам, хотя вряд ли её отец согласится на это. Тебе, малышка, предназначено стать учёным.

— У-у! — прогудела Хадия. — Я хочу стать… — Последовал быстрый взгляд на мать. — Я хочу стать эстрадной танцовщицей, вот!