— А кордон этот самый где?

— Да вон! — указал Зирнис вперед, на небольшой фанерный домик за шоссейным кюветом.

Напротив домика, точно колодезный журавль, стоял поднятый над дорогой полосатый шлагбаум. На обрубке бревна сидели два латышских полицая с белыми повязками на рукавах. Когда подъехали ближе, за кустом подле фанерного домика увидели третьего — голого, в одних черных трусах. Это был немец. Он лежал на мягком бархатном диване и загорал. Рядом на спинке стула висело его обмундирование.

Как только телега приблизилась к шлагбауму, краснорожие полицаи поднялись и загородили дорогу.

— Пропуск! — коротко спросил один.

Зирнис, остановив лошадь, протянул ему бумажку. Полицай бегло прочитал ее и вернул крестьянину.

— Что везешь? — грубо спросил он, щупая повозку глазами.

— Да яиц пару десятков и сала немного дочке, — ответил Зирнис, неторопливо вытаскивая из-под травы маленький самодельный чемоданчик.

— Вас? — лениво спросил немец с дивана, не поднимая головы.

Полицай повернулся и, почтительно приложив руку к козырьку, перевел.

— Пять яиц и кусок сала для немецкой армии, освободившей Латвию от большевиков! — потребовал полицай, поворачиваясь к Зирнису.

Второй полицай, обойдя телегу, сунул руку под слежавшуюся траву. У Ильи замерло сердце: «Сейчас гад большой ящик нащупает!»

Однако Ян не проявлял и тени беспокойства. Он очень медленно открывал чемоданчик, не выпуская из правой руки вожжи и длинный лозовый прут.

«Ну что возится! — нервничал парнишка. — Отдал бы скорей!»

Лошадь вдруг рванулась вперед с такой бешеной силой, что усердный полицай, шаривший под сеном, отлетел в канаву, сбитый с ног осью заднего колеса. От неожиданности Илья тоже едва не кувырнулся с телеги.

— Тпру!.. Тпрру! — закричал Зирнис, натягивая вожжи. — Тпррр!

Но жеребец, задрав голову и закусив удила, карьером скакал по шоссе. Сзади орал от боли и злости сбитый с ног полицай. Немец, вскочивший с дивана, хохотал, видя, что крестьянин никак не может справиться с лошадью.

— Тебе только на быках ездить!

Через минуту телега загрохотала по крупному булыжнику и вылетела на кривую узкую улицу городской окраины.

Зирнис оглянулся, опустил вожжи.

— Шш, Воронко.

Лошадь сразу перешла с галопа на легкую рысь, а потом и совсем остановилась.

Глянув на Илью, все еще растерянно державшегося за грядку телеги, латыш хмыкнул и провел пальцами по усам.

— Что, напугался? Хо-хо-хо! Во как мы их, курощупов!

Илья с недоумением смотрел на улыбающегося Зирниса.

— Дядя Иван, так вы… сами, нарочно? — прошептал он. — Вот здорово! Как это вы?

Ян оглядел телегу — все ли в порядке, хозяйственно подоткнул свесившиеся с нее клочки клевера и тронул коня. Подвода опять запрыгала и загрохотала по мостовой.

— Штука не хитрая, — объяснил он мальчику. — Тут все дело — конь. Мой Воронок страх не любит, когда его меж ног чем трогают. Вот я, как полицай повернулся, и сунул хворостинку будто невзначай. А остальное ты сам видел.

— Ну и дядя же Иван! — восторгался Илюша, готовый расцеловать латыша. — Полицай, наверно, и сейчас в канаве орет.

— Мало! Под колесо бы его, собаку!

Из-за грохота телеги разговаривать было трудно. Замолчали. Когда свернули на немощеную улицу и повозка мягко закачалась на пыльных выбоинах, Зирнис заговорил опять.

— Да-а. Хороший конь, на всю волость. Берег я его. А теперь того и гляди заберут. На учет взяли, продавать не велят… Кормил, поил, а для кого? Эхх!..

На базар, как и предполагал Илья, они не поехали, а остановились на одной из кривых улиц окраины у ветхого, вросшего до окон в землю, небольшого домика, где жил знакомый Зирниса.

Едва Ян спрыгнул с телеги, как из калитки вышел узкогрудый мужчина с втянутыми щеками и длинным хрящеватым носом. Тепло улыбаясь, он поздоровался с Зирнисом, открыл ворота; телега въехала во двор.

Мужчины оживленно заговорили между собой, а Илья стал распрягать лошадь. Говорили по- латышски, поэтому мальчик мог только догадываться, что разговор шел о нем, так как незнакомец все время посматривал в его сторону и покачивал головой.

Потом вошли в дом.

Квартира Микелиса, жившего с женой и двумя взрослыми сыновьями, которых дома не было, состояла ив двух комнат и, несмотря на покосившиеся стены и покоробившийся потолок, выглядела внутри далеко не так убого, как снаружи. Все в доме было побелено, выкрашено, начищено до блеска. Постельное белье, занавески, скатерти на столах, салфетки на комоде и тумбочках сияли ослепительной голубизной. И хотя вещи в квартире были простые и дешевые, но, разложенные, расставленные, развешанные со вкусом, они производили приятное впечатление. После знойного дня от всего этого веяло успокаивающей тишиной и прохладой.

Хозяйка, бодрая, подвижная женщина в цветном переднике и войлочных туфлях, встретив гостей, зазвенела посудой и засуетилась у плиты. Однако мужчины ее остановили, отказавшись от обеда. Разговор все время велся на латышском языке. Илья чувствовал себя неудобно, как посторонний, которому нечего здесь делать. Он смущенно вертелся на стуле, с усиленным вниманием рассматривал на стенах фотографии и открытки. Так прошло с полчаса.

Наконец мужчины поднялись, собираясь куда-то уходить.

— Есть хочешь? — спросил Ян у Ильи.

— Нет. А что?

— Тогда жди нас.

Зирнис и хозяин дома, захватив с собой маленький чемоданчик, ушли.

Хозяйке, очевидно, хотелось поговорить с мальчиком, и, когда мужчины вышли, она обратилась к нему:

— Ту… мама нет? Да? О-о-о! — горестно покачала она головой.

Илья понял, что Зирнис уже рассказал о нем. Пытаясь выведать, куда отправились мужчины, Илья попробовал было расспрашивать. Но женщина только покачивала головой — она не понимала по- русски.

Вернулся Зирнис часа через три. Утомленный ожиданием и безделием, Илья в это время сидел во дворе в тени сарайчика, где стояла лошадь. Увидев Яна и Микелиса, он вскочил на ноги. Мужчины, вполголоса переговариваясь между собой, загадочно улыбались ему.

— Ну, пуйка[4], ждешь? — весело сказал Микелис.

Зирнис притворно спохватился:

— А я ведь, кажется, забыл ему сказать, зачем мы сюда с ним приехали!

— Кажется! — с горьким упреком воскликнул Илья. — Вы только смеетесь надо мной.

Зирнис заулыбался еще шире. По выражению его лица мальчик догадался, что сейчас услышит что-то очень интересное и важное для себя, и напряженно ждал.

Но вместо этого Ян спросил:

— Ты, небось, есть захотел?

— Меня уже кормили, — нетерпеливо ответил Илья.

— Сыт — это хорошо, — крестьянин бросил пустой чемоданчик на телегу, поднял упавшие вожжи и