— Да нет, не очень.
— Часа за два успею вернуться?
— Что ты, раньше!..
— Так пошли к вам! — предложил Сергей. — Дорогу узнаю и на Наташку посмотрю… А потом… — он сделал многозначительную паузу и закончил шепотом: — Мне надо поговорить с тобой наедине об очень серьезном деле…
— О каком? Мы здесь одни.
— По дороге скажу. Идем.
Чтобы из окна хозяйского дома не заметили ухода Сережи, они направились не по дорожке, а в обход, по березнику. Спустя минуту их темноволосые головы мелькнули за усадьбой среди желтеющей ржи, затем потерялись в пестрой путанице полей и перелесков.
Илья не унывает
Илье повезло больше других: его взял из немецкой комендатуры пожилой латыш, яростно ненавидевший фашистов.
В воскресенье во время завтрака хозяин хутора сказал Илье:
— Ты, Илюшка, сейчас никуда не уходи. Нужен будешь.
— Надолго?
— Не знаю: может, на день, может, на два.
Ложка в руке мальчика дрогнула и остановилась на полпути от чашки ко рту. На белую скатерть капнула жидкая путра[3].
— Нет, правда, дядя Иван? — воскликнул Илья, недоверчиво глядя в улыбающиеся внимательные глаза сидящего напротив него усатого латыша. — Я лучше потом, что надо, сделаю. Вы же говорили: по воскресеньям у вас не работают.
Ян Зирнис — Илья звал его дядя Иван — невысокого роста, коренастый, почти квадратный мужчина, с размеренной неторопливой речью и медленными движениями, выскреб в чашке путру, доел ее, вытер толстыми короткими пальцами свисавшие по бокам рта сизые усы и ухмыльнулся.
— Ты мне не для работы нужен.
— А для чего?
— В костел тебя, большевика, хочу вести, на католика переделывать.
«Ой, неправда, что в костел! — догадался Илья, — Сам говорил, что ходить в церковь стал при немцах, чтоб коммунистом не посчитали… Шутит, наверно, попугать хочет».
— Правда, дядя Иван. Если что сделать нужно, так я лучше завтра. А то мы с Маргаритой собираемся сегодня наших ребят искать. Она знает, где хутор того полицая Рейнсона, который Сергея забрал.
— Ладно, дружка ты еще успеешь увидеть. Ритка тебя к нему после сведет. А сегодня ты мне нужен, дело серьезное.
Илья понял, что Зирнис не шутит. Настроение у него сразу испортилось.
— После… После! Ну, зачем вы так, дядя Иван! Целую неделю ничего делать не давали, а тут вдруг нужен стал. Неужели до завтра нельзя отложить?
— Нельзя! — коротко обронил Зирнис. — Это дело — нельзя.
Хозяйка поставила на стол сковородку с жареным картофелем. Маргарита, ее младшая дочь, разложила вилки.
— Да не мучь ты мальчишку! — обратилась женщина к мужу, заметив, как у Ильи дрогнули губы и заблестели слезы на глазах. — Ну зачем он тебе в городе? Вздумается же дураку старому! Если тебе другой человек нужен — возьми Эльзу. А мальчишка пусть дружков своих проведает.
— Перестань! — внушительно оборвал Янис, не глядя в ее сторону. — Это не твоего ума дело. Кого надо, того и возьму.
Завтрак окончился в полной тишине. Толстая коротконогая Маргарита, поймав Илюшу в сенях, зашептала ему в ухо:
— Илька, ты не дуйся, батька для тебя что-то хорошее придумал, я вижу! Только он у нас такой — никогда раньше времени не скажет. — Она ободряюще улыбнулась и тряхнула мальчика за плечо. — Знаешь, он, наверно, в городе тебе новый костюм купит: яиц берет, сала.
Илья, мигая влажными ресницами, отвернулся:
— Нужен мне костюм!..
— Ты что, путры объелся? Тебе же надевать нечего!
— Что — надевать! Я Сережку не увижу! Это поважней.
— После сведу, как вернетесь из города.
— Да, после! Ты и так целую неделю обещала!
— Чего кричишь? Вот шальной. Другой бы радовался на твоем месте, а ты ругаешься.
Помолчав, девушка сказала сочувственно:
— Что ж делать! Легче дом наш свернуть, чем батьку, если он что задумал. Только ты не сердись. Батька наш хороший. Правда! Хоть и упрямый, а хороший. У него недавно характер испортился, как немцы пришли. Злющий стал и все кричит. А до войны он совсем не такой был.
Объяснение это мало утешило мальчугана, но возражать упрямому латышу действительно было бесполезно.
Через полчаса Зирнис и Илья выехали со двора.
До города было километров двадцать пять. Вначале ехали проселками, много раз сворачивали с одного на другой, потом выбрались на широкий гладко укатанный грейдер. Красивый рослый жеребец — гордость Зирниса и единственная ценность в хозяйстве — шел легкой спорой рысью. Поскрипывала и подрагивала старая телега, покачивались сидящие в ней на охапке свежего клевера мужчина и мальчик.
Однообразно проплывали мимо тихие усадьбы, молчаливые зеленые перелески, пустынные поля. Кругом не было видно ни одного человека, словно люди, как мыши, попрятались по самым темным уголкам своей земли.
Местами у дороги встречались большие деревянные кресты с маленькой почерневшей фигуркой распятого Христа. Они напоминали о кладбище и наводили тоску.
Солнце припекало со злостью, как сквозь увеличительное стекло. От жары некуда было деваться. Сухой горячий ветерок не освежал, а мягкой, как вата, пробкой затыкал рот и нос. Ехали молча.
— Дядя Иван, — сказал Илья, примирительно нарушая молчание, — а что это немцев не видно? Я думал, их по дороге полно, а тут едем, едем — и ни одного!
Хмурая улыбка чуть шевельнула рыжеватые усы латыша:
— Что, соскучился по ним?
— Не очень, просто интересуюсь…
Помедлив, Зирнис с обычной неторопливостью объяснил:
— Делать им здесь нечего. Дорога эта для них без надобности, на юг идет. Фронт далеко, слышно, за Смоленском. В Латвии немцы по городам больше.
— А по дорогам разве не проверяют, кто едет?
— Тут за них наши собаки стараются.
— Какие собаки? — не понял Илья.
— Увидишь вот на кордоне, погоди… Да, — продолжал он задумчиво, — раньше в воскресенье сотни подвод на базар ехали, а сейчас — живой души не видно. Кому охота в город везти, когда еще по дороге половину отберут. А на базаре немец может взять, что понравится, и пошел. Станешь марки спрашивать — кулаком в морду лезет! — Голос Яниса становился все напряженней. — Какой-нибудь овечий огузок — кулаком тычет! Он — немец! Если у него пистоля, так он бог и царь. Бандиты!
Илья уже знал эту «особенность» своего хозяина: обычно молчаливый и неразговорчивый, он, как только начинал говорить про немцев, постепенно распалялся, бранил их, не стесняясь в выражениях. В