Паковать было не так приятно, как распаковывать. Так всегда бывает. Но Крот умел из всего извлечь удовольствие, и поэтому не вышел из себя, несмотря на досадные оплошности при упаковке. Не успел он крепко перевязать корзину, как на него из травы уставилась позабытая тарелка. Пришлось заново проделать всю работу, а тут Крыс молча указал на вилку, валявшуюся у всех на виду. Последним был обнаружен горшок горчицы: на нем Крот паковал корзину.

Когда отплыли, солнце уже садилось. Крыс предавался мечтаниям и бормотал под нос поэтические произведения, а Крот, сытый и гордый, сидел в лодке как у себя дома (так он думал), не зная, чем бы заняться.

— Крысси, пожалуйста, — взмолился он некоторое время спустя, — я тоже хочу погрести!

Крыс с улыбкой покачал головой.

— Еще рано, мой юный друг. Грести не так просто, как кажется со стороны; надобно поучиться. Потерпите, и я дам вам несколько уроков.

Крот минуту-две посидел спокойно. От безделья он все сильнее проникался завистью к Крысу, работавшему веслами так запросто, так красиво. Гордыня нашептывала Кроту, что ему ничего не стоит грести так же. Он подпрыгнул и ухватился за весла! Это произошло настолько внезапно, что Крыс, продолжавший заниматься поэзией и глядеть в пространство, был застигнут врасплох и, не удержавшись, упал вверх тормашками, в то время как торжествующий Крот занял его место и самонадеянно налег на весла.

— Остановитесь, вы, безмозглый зверь! — кричал Крыс со дна лодки. — Вам не справиться! Вы нас перевернете!

Какое там! Крот размашисто отвел весла назад и рванул изо всех сил — но воды не достал! Ноги его задрались выше головы, и он повалился на распростертого Крыса. Страшно испугавшись, бедняга ухватился за борт, и в следующее мгновение — плюх! — лодка опрокинулась!

О-ей! как холодна была вода! О-ей! какой мокрой она казалась! Как пела в ушах, когда он погружался все глубже, глубже, глубже! Каким сухим и теплым казалось солнце, когда он всплывал, кашляя и отдуваясь! Каким беспросветным было отчаяние, когда он чувствовал, что тонет снова!

Крепкая лапа схватила его за шею. Это был Крыс, причем он, похоже, смеялся: Крот чувствовал, как смех передается через лапу ему за шиворот.

Крыс поймал весло и просунул утопающему под мышку, повторил операцию с другой стороны и, пристроившись сзади, доставил беспомощное животное к берегу. Там он выволок и усадил Крота на траве, — точнее, не Крота, а хлюпающую носом кашицу-размазню.

Немного растерев Крота и вытряхнув из него воду, он сказал:

— Держитесь, старина. Побегайте туда-сюда во всю прыть до тех пор пока не согреетесь и не пообсохнете. А я тем временем за корзиной нырну.

Подавленный Крот, снаружи мокрый, а внутри сгорающий от стыда, грелся трусцой, пока не высох совершенно, а Крыс, между тем, возвратился в воду, перевернул лодку, все в ней поправил и укрепил, собрал дрейфующее имущество и, успешно нырнув за корзиной, поспешил к берегу. Удрученный Крот занял свое место на корме и надтреснутым голосом обратился к Крысу:

— Мой благородный друг! Я вел себя глупо и вероломно. Стынет сердце от мысли, что эта чудная корзинка для загородных прогулок могла потонуть. Я поступил как законченный осел. Может быть, вы простите меня, и все будет по-прежнему, — как будто вы ничего не заметили?

— Ну что вы, право! Ничего страшного не случилось! — ободрил его Крыс. — Я водоприязненное животное. Большую часть времени провожу в воде, так что все это пустяки. И знаете что? Погостите-ка у меня. Дом незатейливый, с особняком Жабба не сравнить, конечно, но я сделаю все, чтобы вы не чувствовали неудобств. Буду учить гребле и плаванию, и вскоре вас из воды не вытащить будет, — уж вы мне поверьте!

Крот был так тронут дружелюбным тоном Крыса, что у него пропал голос. Кроме того, ему пришлось промакнуть глаза тыльной стороной лапы. Но деликатный Крыс смотрел в сторону, так что Крот быстро оживился: он даже смог лихо огрызнуться на парочку нырков, осмелившихся хихикать над его потрепанным видом.

Когда они добрались до дома, Крыс жарко затопил камин в гостиной, усадил друга в удобное кресло у огня, снабдив халатом и шлепанцами, и до самого ужина рассказывал ему речные истории. Для такого земного животного, как Крот, то были истории необычайные: о запрудах и стремительных потопах, о коварной щуке и пароходах, швыряющих тяжелые бутылки (во всяком случае, то, что бутылки швырялись, — факт; а если с пароходов, то, предположительно, именно пароходами), о цаплях и о том, насколько они предупредительны в разговоре, о странствиях по оросительным каналам, о ночной рыбалке с Выдром, о пеших походах с Барсуком…

Поужинали в высшей степени энергично, но скоро глаза Крота стали неудержимо слипаться, и хозяин вынужден был препроводить гостя во второй этаж, в лучшую спальню. И там, засыпая, Кротти слушал, как плещется под окном его новый друг — река.

Для маленького беглеца то был первый день из череды не менее чудных, причем, с каждым июньским восходом дни становились длиннее и насыщенней. Прошло немного времени, и Крот уже знал толк в речной жизни: научился грести и плавать, слушать и слышать, о чем шепчет ветер в тростнике, — так тихо, так бесконечно.

Однажды ярким летним утром Крот вдруг сказал:

— Если позволите, Крысси, я попрошу вас об одном одолжении.

Крыс сидел на берегу, напевая песенку. Он ее только что сочинил, а потому был совершенно поглощен и ничего вокруг (как всегда в таких случаях) не замечал — даже друзей. На заре он купался в компании знакомых уток, а когда те вставали на голову, как у них заведено, он нырял и щекотал им шеи в том месте, где у уток, в отличие от нас с вами, подбородки не растут.

Под водой, как ни ругайся, — одни пузыри получаются, и поэтому утки выныривали и, гневно подбоченясь, выкрякивали Крысу все, что думают о бездельниках с образованием. Солнце совсем потеплело, когда им удалось убедить его заняться делом, а их оставить в покое. И он подчинился: выбрался на бережок и занялся поэзией. Вот что получилось.