содержание в понятия прогресса и регресса. Это попытка обнажить обратную сторону, показать, что историю творит прежде всего огромная масса рядовых людей, а не несколько личностей из так называемых элит. Деяния элит, ранее всегда попадавшие под лупу историков, при такой постановке уже менее важны, больше внимания уделяется рядовому человеку, стараниями которого, как открыли для себя сторонники новомодных подходов, и движутся исторические процессы.

Разумеется, срез жизни некоего интеллектуала историку сделать легче, чем такой же срез бытия городского рабочего или работницы, приросшего к земле крестьянина или среднего служащего в столицах либо в глубокой провинции. Жизнь интеллектуала поддается этому проще, так как он, как правило, homo scribens — человек пишущий, да и читателю подобных исторических трудов она гораздо интереснее, чем жизнь ничем не примечательного человека из массы. Присущие западной исторической науке новые веяния нашли немало сторонников не только там, но докатились и до отечественных просторов. Однако в нынешних условиях это скорее некая девиация, дань моде, как известно, быстротечной и проходящей.

Все это сказано для того, чтобы читателю стало ясно, в какой обстановке и на каком этапе постоянно ведущейся дискуссии европейских интеллектуалов создавался роман «Другое море». В романе ощущаются отголоски этой дискуссии. Фантазия автора выводит нас за ее узкие рамки. Магрис по-своему ставит вечный вопрос о смысле человеческой жизни, о том, как творческая личность, выбирая между добром и злом, может противостоять громаде унифицированного общества. Найдя верный тон, автор держит читателя в постоянном напряжении. Закрыв книгу, тот продолжает помнить ее содержание, продолжает раздумывать над не поддающимися простому решению вопросами. Духовная жизнь героя романа неповторимо индивидуальна, как отпечатки пальцев, это ментальность интеллектуала, приобщенного к великой культуре предков. Не случайно, прежде чем вывести героя на более широкие просторы, автор помещает его в классную комнату классической гимназии, полинялые, серые стены которой герой запомнит на всю жизнь, так же как и лучших своих учителей, определивших его мировоззрение и характер.

Роман содержит огромный заряд гуманизма. Принимая близко к сердцу жизненную драму нелюдимого, черствого на первый взгляд, эгоистичного главного героя, читатель чувствует, что этот странный чудаковатый тип — один из тех, кто вполне мог жить по соседству с ним, что и сам он тоже вполне мог бы оказаться на его месте. Жизнь героя легко проецируется на сотни, тысячи, возможно десятки тысяч жизней похожих на него интеллектуалов. В XX веке они нередко оказывались отвергнутыми и невостребованными равнодушным к ним обществом. Они пришлись не ко двору, не сумев оказаться на гребне волн, похожих на те, в которые вглядывается юный Энрико с борта океанского лайнера, несущего его к другому морю, в грядущую иную и многообещающую жизнь.

Еще один пласт романа — национальная специфика, сходство и различия разных ветвей европейской, а отчасти и латиноамериканской культуры. В романе широко представлена и, можно сказать, оплакана своеобразная культура многонациональной Австро-Венгерской империи. Ее унесла Первая мировая война, перевернувшая жизнь Европы и надолго определившая направление исторического развития в XX веке (еще сильнее этот мотив звучит в известной книге Магриса «Дунай», не раз переизданной и переведенной на многие европейские языки).

Вероятно, здесь уместно напомнить, что роман Магриса увидел свет в сентябре 1991 г. Тогда же эту небольшую книгу подарили мне в Италии итальянские коллеги-историки. Это было время, когда завершался процесс агонии еще одной могучей империи XX века, и в декабре 1991 г. в этой бесславной истории была поставлена жирная точка. Не скрою, что тогда роман «Другое море» представился мне неким пророчеством. Возникали разного рода параллели и ассоциации, и нетрудно было предсказать, что вскоре и на просторах бывшей советской империи начнут тосковать по старым временам. Вспоминая отдельные взлеты прежней культуры, кто-то готов утверждать, что именно тогда достигались недосягаемые высоты. Возможно же, как считает один из моих петербургских друзей, все это скорее ностальгия по старой Российской империи и ее русской культуре. Именно последняя оказалась в советские времена единственной живой реальностью, символом сопротивления, исчезнувшим вместе с уходом в небытие самой советской системы. Судить обо всем этом лучше не нам, близко стоящим к эпицентру событий. Приговор вынесут потомки, им определять, сделано ли в последние, постсоветские времена в русской культуре то, что останется навечно, или же эти годы олицетворяют «зияющие высоты», провалы, поглотившие прежнюю культуру и не позволившие подняться новым росткам.

Не углубляясь в философскую подоснову прозы Магриса, упомяну лишь, что в ней легко различимы следы различных философских учений (в романе есть и скрытая полемика с толстовством и идеями уравнительного социализма). Их сплав создает тот особый настрой, который выдвигает произведения итальянского писателя на передний край современной европейской художественной культуры. Остается пожелать, чтобы один из достойнейших ее представителей — Клаудио Магрис оказался принят в России так же, как он принят повсюду в мире и у себя дома в Италии.

Валерий Любин

Доблесть приносит честь (древнегреч.). (Здесь и далее переводы древнегреческих и латинских слов и выражений и комментарии к ним выполнены Г. А. Тароняном.)

Доблесть приносит честь (нем.). (Здесь и далее примечания переводчика, кроме случаев, оговоренных выше.)

Государственной гимназии (нем.).

Аорист — прошедшее время и некоторые формы глагола совершенного вида в древнегреческом языке.

Консекуцио темпорум — последовательность времен глагола в сложных предложениях в латинском языке.