К сожалению, полотенце совершенно не заглушало то, что на её родине называлось 'утренним хором', хотя вряд ли слово 'хор' было подходящим для описания того ужасного птичьего гомона, который раздавался снаружи. Он скорее походил на войну свистов. Казалось, все пернатые создания свихнулись разом. В добавок, с восходом солнца эти проклятые птицы-панталонники принялись дружно отрыгивать остатки своего вчерашнего ужина, она слышала, как мелкие кости барабанят по крыше каюты. Да и попугай капитана Робертса, кажется, ещё не исчерпал свой запас ругательств. Некоторые слова были явно иностранными, отчего звучали ещё ужаснее. Всё равно она понимала, что это ругань. Просто чувствовала.

Она спала урывками, и в каждом неясном полусне видела юношу.

Когда она была гораздо моложе, у неё была книжка, полная патриотических имперских картинок, одна из которых застряла в памяти, потому что называлась 'Белорожный Дикарь'. Дафна не понимала, почему юноша с копьём и золотисто-коричневой, словно свежеотлитая бронза, кожей, именовался 'белорожным', потому что лицо у него было смуглое. Прошло много лет, прежде чем она поняла, как правильно произносится слово 'благородный'.

Мау был очень на него похож, но юноша с картинки улыбался, а Мау не улыбался никогда, и двигался, словно дикий зверь в клетке. Теперь она сожалела, что стреляла в него.

В её сонном мозгу одна за другой мелькали картины прошлого. Она вспомнила, как выглядел Мау в первый ужасный день. Он работал, словно какой-то механизм, и не слышал её, даже не видел. Просто перетаскивал трупы, а его глаза смотрели куда-то в иной мир. Иногда ей казалось, что это до сих пор так. Он постоянно злился, словно её бабушка, которая вдруг обнаружила, что Стандарты не Поддерживаются.

Дафна застонала, услышав над головой частый стук. Ещё одна птица-панталонник отрыгнула остатки своего вчерашнего ужина, мелкие кости забарабанили по крыше и палубе. Пора вставать.

Дафна развернула полотенце и села.

Мау стоял рядом с гамаком, глядя на неё. Как он пробрался внутрь? Как прошёл по палубе, ни разу не наступив на краба? Она должна была услышать! И почему он так на смотрит? Боже, ну почему, почему она не надела свою единственную чистую ночную рубашку?!

- Да как ты посмел пробраться сюда, словно…? – начала она.

- Женщина ребёнок, - поспешно сказал Мау. Он только что вошёл, и как раз гадал, как её разбудить.

- Что?

- Ребёнок скоро!

- Да что с ним опять не так? Ты раздобыл молоко?

Мау задумался. Как там это слово звучит, которое она использует, чтобы обозначить одно следующее за другим? Ах, да…

- Женщина и ребёнок! – сказал он.

- Что с ними?

Он понял, что идея не сработала. Тут его посетила новая мысль. Он растопырил руки, словно удерживая перед собой большую тыкву.

- Женщина, ребёнок, - он сложил руки и сделал вид, будто что-то укачивает.

Девушка-привидение уставилась на него. 'Если Имо создал весь мир, отчего мы не понимаем друг друга?' – злился Мау.

'Это невозможно, - думала Дафна. – Он что, про ту несчастную женщину? Но у неё не может быть второго ребёнка так скоро! Или он хочет сказать…?'

- Приплыли новые люди?

- Да! – воскликнул Мау с глубоким облегчением в голосе.

- Женщина?

Мау снова изобразил тыкву.

- Да!

- Она… в интересном положении? – это означало 'беременна', но бабушка говорила, что воспитанная девушка никогда не должна произносить такие слова в приличном обществе.

Мау, которго бабушка вряд ли отнесла бы к 'приличному обществу', явно не понял, о чём речь.

Отчаянно покраснев, Дафна в свою очередь изобразила тыкву.

- Гм, вот такая?

- Да!

- О, прекрасно, - сказала Дафна, ощущая, как внутри нарастает ледяной ужас. – Надеюсь, она очень счастлива. А теперь мне пора пойти умыться…

- Женская половина, ты идти, - сказал Мау.

Дафна покачала головой.

- Нет! Я тут ни при чём, ясно? Я ничего не знаю о… деторождении! – что было не совсем правдой, но она хотела, о, как она хотела, чтобы эта ложь обернулась истиной! Закрыв глаза, она всё ещё слышала… нет! – Я не пойду! Ты меня не заставишь! – Дафна попятилась.

Он взял её за руку, осторожно, но крепко.

- Ребёнок. Ты идти, - голос был таким же твёрдым, как захват на её руке.

- Ты никогда не видел маленький гроб рядом с большим! – выкрикнула она. – Ты не знаешь, каково это!

И тут её ударила мысль: 'Он знает. Я же видела, как он хоронил тех людей в море. Он знает. Я не имею права отказаться'.

Она расслабилась. Ей уже не девять лет, и она не сидит, скрючившись, на лестнице, и не отодвигается в сторону, чтобы дать дорогу поспешно взбегающему по ступеням доктору с большим чёрным саквояжем в руках. А если уж искать верхнюю точку в бескрайней горной цепи несчастий, то хуже всего тогда была её полная беспомощность.

- В сундуке бедного капитана Робертса есть медицинская книжка, - сказала она. – И коробка с лекарствами. Я схожу, принесу, ладно?