А потом внезапно настала ночь.

Ночь в море – дар и испытание для избалованного привычкой к безопасности горожанина. Мир сжимается до скорлупки-каюты, в укромной тесноте которой лежишь, будто моллюск в раковине. Лежишь и явственно чувствуешь внутри слабого мягкого тела эту беспокойную тяжесть, драгоценную жемчужинку – жизнь. А еще мир распахивается, лишившись всех ориентиров и с ними границ, распахивается до самого себя, раскрывая вдруг свою вселенскую природу. И ты чувствуешь, какой он – тесный и безбрежный, мирный и непредсказуемый – и какой ты – крохотный, уязвимый, конечный. Такой живой!

Два человека, яростно чувствующие жизнь в себе, неподвижно лежали во тьме на расстоянии одного слова друг от друга. Макар послушно устроился на полу, Алёна вытянулась на узкой койке. За оконцем, выдающим себя только сквозняком, вздыхало во сне море. Через тонкие перегородки доносились звуки чужого и непонятного, возившегося на борту. Эти следы присутствия в мире еще чего-то, кроме себя самого, лишь усиливали в каждом переживание собственной отъединенности. То был драгоценный момент. Он скрепил их, две жемчужинки, будто оправой, и они смутно белели на черной подложке ночи, неотделимые друг от друга, но неслиянные. Было тревожно и сладко, отчего-то немного стыдно и, совсем уж непонятно почему, страшно. Наверное, страшно шевельнуться, произнести или сделать что-нибудь непоправимо не то.

Исподволь, незваным третьим, прокрался сон. Макар уловил, как выровнялось дыхание Алёны, и успел еще напомнить себе о решении не спать, прежде чем забыться следом за ней.

Сон оказался гостем беспокойным. Он скрипел всеми досками старой посудины, рокотал голосами, подозрительно приглушенными. Он рассыпался дробью бегущих шагов по палубе, гулкой, будто натянутая на барабан кожа. А то вдруг принялся пихать корабль в борт сильными упругими толчками, но угомонился прежде, чем растолкал Макара. Судно выровнялось и вновь пошло довольно ходко, разве что подпрыгивая, будто скользило по льду, намерзшему на стиральной доске.

Когда сон, натешившись, угомонился и уполз, Макар открыл глаза. Ночь покинула его вся, целиком, не оставив по себе ни тумана в мыслях, ни дремоты. Наверное, поэтому ясному, освеженному сознанию сразу раскрылось во всей очевидности, что они плывут не туда. Как он это понял, как почуял, никогда не плававший дальше буйков, не знающий ни аза о ветрах и галсах, – бог весть. Прямо под иллюминатором, очень близко, вздымалось и опадало море. Совсем другое, чем у берега, оно было такого особенного, плотно-синего цвета, приставшего скорее камню, чем воде, что почти осязаемой становилась иная, неприбрежная глубина. Однако в его дыхании слышалась женская суетливость и спутанность, не вязавшаяся с трансокеанским плаванием. Уже и слово «каботаж» всплыло из недр памяти и неприятно заплескалось в голове. Какой еще, к чертовой матери, каботаж, мы же плывем за море, разве нет?

Макар развернулся к двери, почти уверенный, что она окажется заперта не только изнутри, но и снаружи. Громыхнул задвижкой, отчего Алёна, еще полуспящая, дернулась и села на койке. Дверь, впрочем, охотно распахнулась. Но выйти Макар не успел. Неожиданно массивный и кряжистый в тесном проеме, перед ним возник капитан бандитской посудины. Словно ждал, стервец, когда почетные пленники изволят воспрянуть ото сна! В том, что они именно что пленники, сомневаться не приходилось. Стоило видеть физиономию капитана, сдобренную, будто блин маслом, алчностью, самодовольством и еще чем-то, менее понятным. Любопытством, что ли? Голос, когда он заговорил, звучал, однако, тихо, спокойно и даже уважительно:

– Ну поведайте, господа хорошие, чем войдете в историю?

– Выпустите нас, – яростным шепотом выкрикнула Алёна. – Немедленно, ну!

Капитан гостеприимно взмахнул рукой:

– Милости прошу, никто вас не держит.

Во взгляде, которым он сопроводил девушку, необъяснимое уважение перевешивало вполне понятное восхищение Алёниной бесспорной красотой.

– Поберегитесь, тут ступенечка... Притолока низкая, берегите прелестную головку...

Макар, не столько испуганный, сколько озадаченный, последовал за разъяренной спутницей и предупредительным дядькой. Он как-то иначе представлял себе пиратский плен.

– Куда угодно будет направиться вашей милости, благородная путешественница?

Изящно склоняясь в полупоклоне, простирая руку к осиянному зарей горизонту, он словно и впрямь предлагал Алёне весь этот безбрежный простор, полный перламутрово-розового воздуха и синих хлопотливых волн. Алёна вытянулась, вцепившись в поручень, и вся зазолотилась, будто вот только что, в этот самый миг, по царственной своей прихоти сгустилась на нечистой палубе из световых бликов и сладковатого запаха моря. И Макару на мгновение показалось, что даже капитан, этот рыцарь якоря и удавки, поддастся чарам, сложит к ее ногам свою разбойничью душу и назовет своей королевой.

Но капитан, разумеется, шутил. Пленники были вольны идти на все четыре стороны – если только умели плавать как рыбы или летать как птицы. И запоры никакие не нужны.

– Соблаговолите пройти в мою каюту, – предложил бандит уже без усмешки, с одним только почтительным любопытством. – Угоститесь, чем боги послали, да уважьте человека, не томите более.

– Что вам угодно знать?

Морской разбойник удивился:

– Как что? Ясно что, чего в вас такого особенного, что на мой корабль попали. Я ведь, благородный господин, не простой моряк...

– Вы пират, – зло уточнила Алёна, входя следом за хозяином в нескромно обставленное помещение.

– Перевозчик.

– В иную жизнь людей перевозите? – съязвил Макар, пытаясь бодриться.

– Не в иную. В настоящую. В историю, в судьбу, как хотите называйте, да только заурядных, случайных людишек, тех, что без судьбы-предназначения, а так, для продолжения рода, мне вовек продавать не доводилось.

Посланный воровскими богами завтрак состоял из тяжелых кусков мяса, кругов резиново-тягучего хлеба и нескольких кувшинов вина. Любуясь пленниками, набивающими животы, капитан разоткровенничался. Кого он только не возил! Пропавших наследников, беглых канцлеров, магов скрытой силы, вождей восставшей черни... Никем не брезговал. Тут ведь по внешности разбирать не след, если будешь принюхиваться, почище да побогаче добычу искать, непременно промахнешься. Что внешность? Одна только обманная видимость, навроде отражения луны в воде. Иной глядит истым полководцем и горд, как сто королей, а на деле один пшик. Уйдет такой к прародителям, никто и не заметит, кроме его портного да скорняка. История, она костюм не выбирает, случись нужда, может и в рубище вшивом походить.

К призванию своему почтенный мастер Хурон (таково было имя капитана) относился серьезно. Возил всех, кого судьба ни пошлет. Впрочем, не брезговал и князьями, пусть хоть в жемчугах и золоте с ног до головы. А что? Добрый куш служению не помеха. Князя перевезти и на хорошие деньги выменять – тоже ведь акт исторический, судьбоносный. Вот однажды, отдался Хурон воспоминаниям уже на палубе, куда вышли освежиться после жирного и пьяного завтрака, купил он у какого-то отребья девку молодую. За сущие гроши купил, потому как девка была буйная, несла какой-то бред, шипела и кусалась, будто дикая кошка. Впрочем, собой ничего, хоть и тощеватая. Здорово скрасила бы долгое плавание его ребятам – красивая оказалась девка, вот как благородная госпожа (Алёна при этих словах сильно побледнела). Отдавать выгодную покупку команде прозорливый Хурон, однако, передумал. Предназначение, мать его так! Покорный долгу, аккуратно довез до невольничьего рынка на дальнем архипелаге. И что вы думаете? Продал вдесятеро дороже. Но и это не всё! Купили кошку эту злобную не куда-нибудь – в опочивальню тамошнего князя, а как раздели, чтобы отмыть да в пристойный вид привести, обнаружилась на девке в особом месте родовая отметина непростая. В общем, коротко говоря, оказалась кошка княжной наследной. С правителем архипелага все у нее сладилось, слюбилось, сделал он княжну законной женой да через год на многих ладьях за жениным наследством-то и приплыл. Народу положили, сколько положено, посадов-деревень пожгли в охотку. Узурпатора, дядю девкиного, четвертовали при большом стечении народа да и воцарились с миром. По сей день правят душа в душу. А свой рыбацкий архипелаг, водорослями пропахший, спихнули на младшего брата, к общему удовольствию. Так не сочтите за навязчивость, изъясните, кого на сей раз сподобился на рынок везти? Магов, а не то графьев каких-нибудь инкогнито?

– Государственных преступников, – не сдержалась зловредная Алёна. – Личных врагов Большого