газету. «МК-бульвар» – значилось в шапке псевдоготическим шрифтом и с лишней закорюкой на конце.

– Здесь дата.

– Какая? – после паузы поинтересовался Макар.

Он успел открыть снятый с полки энциклопедический словарь, и теперь его было трудно удивить.

– Пять тысяч двести сороковой год от Божьего Плача. Четвертого месяца, двадцать пятого дня. И передовица: «Наша любимая звезда Галла вновь шокировала столичный бомонд, появившись на презентации своей автобиографии с двадцатитрехлетним новым избранником. Вступит ли певица в седьмой брак?»...

– Все как у нас, – философски заметил Макар. – Зря Боженька слезы проливал.

– От чего они считают, от Всемирного потопа, что ли?

– Мало ли что можно Божьим Плачем назвать! Падение астероидов, война какая-нибудь пакостная... Скажи лучше, эрудитка, в каком году был создан первый комикс?

Алёна неохотно оторвалась от светских сплетен.

– Понятия не имею. Это, наверное, «Супермен», да? Еще до Второй мировой.

Макар потряс томом словаря:

– В пять тысяч двести втором. В скобках комментарий: «Одна тысяча восемьсот семьдесят второй по старому английскому стилю». И никакой не «Супермен», а «Ночная Моль». Кстати о Второй мировой...

Он увлеченно зашуршал страницами.

– Ага, вот. «Вторая мировая война, основными участниками которой стали Англия и Китай, вступившие в военное противостояние из-за споров о протекторате над объединенными территориями Индии и Мусульманского королевства Непал»...

– Две тысячи одиннадцатый, – объявила Алёна.

– Что?

– Нынешний год. По старому английскому стилю. Кажется, у твоих любимых фантастов это называется параллельной реальностью?

– А что, нормальная реальность, – посуровел Макар.

– Так или не так, но что-то в мире пошло по другому пути. Вон какая у них тут техника! У нас такой нет. Ты же понимаешь, это нас дом спас, когда мы наружу выскочили. Вырастил подпорку под ноги, чтобы мы не сверзились. Комфорт, чистота. Двери по заказу. Город просто роскошный!

– И ни одного дерева.

– Мегаполис же, – удивилась Алёна.

– Вот то-то и оно. Не верю я в мегаполисное светлое будущее.

– А во что веришь?

– Не знаю. Правда, уже и не знаю теперь. Маленький совсем был – знал. А сейчас...

Алёна пожала плечами:

– Ну, брат... Нельзя же назад в колхозы. Я вот комфорт люблю.

– Да я не об этом.

Она нащупала его ладонь.

– Я понимаю.

Держась за руки, как дети в музее, они в молчании двинулись вдоль стены, увешанной картинами. На картинах – ма?стерских даже на Алёнин весьма просвещенный взгляд – в детски-радостных красках являлся сказочный мир. Дворцы с тонконогими портиками, стены со сторожевыми башнями, алые и зеленые полотнища атласа, вывешенные для плезиру на балконах и реющие над переулками, будто благословения добрых фей. Богачи здесь были незлыми, важными и немного смешными, бедняки – крепкими, опрятными и вполне довольными бедняцкой своей жизнью. Были и маги в хрестоматийных черных мантиях со знаками зодиака, и красавицы в белейшем исподнем, сквозящем в разрезах парчовых роб. Над шпилями и башнями носились в упряжи, распугивая голубей, волосатые атлеты с нетопырьими крыльями. Макар отлично знал, как выглядят эти существа, как они чешутся, воняют, рыгают и неодобрительно косятся, если ездок бестолков. Он сам проделал немалый путь в повозке одного из них. «Чертокрылы над чистыми кварталами», прочел он мелкие буковки на раме, аккурат под подписью на полотне: «Теофил Иванов».

Алёна застыла у соседней картины. Называлась она «Окрестности Ничьей рощи» и до того точно изображала округлый холм с непотревоженной зеленой макушкой и сбегающие с его склонов сады, полускрывшие королевскую резиденцию, цеховые дворцы и прочие официальные постройки, что ей, видевшей все это собственными глазами, никакая подпись и не требовалась.

У коллективного портрета «Членов Совета магов» они с Макаром встретились. Тринадцать лиц – мужских и женских, молодых и зрелых, красивых и не слишком, но неизменно аристократичных, – среди которых выделялось одно. Простое, с узкой бородой, старческое лицо, усталое и мудрое без двойного дна, без подтекста, оно смотрело на них со стены с живой и неподдельной доброжелательностью. На черном облачении старика не было золотых знаков, отчего оно казалось рясой монаха-нестяжателя. К такому человеку льнут взрослые, младенцы и собаки, умники и дурачки, и все ищут ласки, совета и защиты. Макар поспорил бы на что угодно, что старый маг просто неспособен гнаться за кем бы то ни было, чтобы сгноить в тюрьме или казнить на городской площади. Он исподволь посмотрел на Алёну, но она хмурилась, кусала губы, и вид у нее был упрямый, как у малого ребенка. И он смолчал, позволил утащить себя к следующему шедевру.

Полотно оказалось концептуальное. Огромное полусферическое здание ершилось шпилями, башенками, надстройками и скульптурами, отбрасывало тень, тоже огромную, но почему-то лысую как коленка. Тень стояла за зданием, словно его двойник, а не лежала на земле. Да и не было на картине никакой земли. Здание и тень были нигде, в пустоте без верха и низа, земли и неба, и такого пустого, «никакого» цвета, что и цветом-то его называть язык не поворачивался. И только между реальностью и ее тенью, на самой границе золотого свечения стен и неправдоподобной черноты небытия вдруг являлись и воздух, и краски. Там рос цветок, самый обычный, похожий на тюльпан. Совершенный в своей простоте. Он словно вобрал в себя все цвета и обличья мира, а может, сам рос как целый мир, как его обещание.

– Дом вердиктов, – шепнула Алёна. – Но почему...

– «Дом равновесия – тюрьма Порядка и Хаоса», – прочел Макар. – Про вердикты ничего не сказано.

– Странно... Это вообще-то главное строение в столице. Там Тринадцатый со товарищи заседает.

– Тот, что с портрета?

– Он самый. Который на нас охотится.

Макар не выдержал:

– Да не охотится он на нас, Алёнка...

Но она не дослушала. Перевела взгляд на следующую картину и ахнула.

То был парадный портрет странного уродца. В роскошном интерьере стояло, подбоченясь, кривенькое существо с тельцем почти человечьим, если не считать кожистых, в отвратительных складках, крыльев, и с облезлой мордочкой, в которой одновременно угадывалось нечто от хорька, гончей и узкомордого крокодила. На мордочке, выписанной фотографически-тщательно, во всех мерзких подробностях старческих бородавок, слоящихся чешуй и вытертой шерсти, горели желтые глаза – две звезды чужой и безусловно враждебной галактики. Существо хотелось назвать тварью – только тварью, никак иначе! – сплюнуть и отвернуться.

– Твой знакомый? – хмыкнул Макар.

– Встречались. Не поверишь, я у него в цирке гадалкой работала. Имела успех.

– Так он циркач?

– Скорее, смотрящий, или кто там у них. В общем, начальник. Командовал там. – Алёна поежилась, вспомнив взгляд загадочной твари.

– Но здесь почему-то написано «Падший Демиург, бог без мира».

– Да не знаю я! У него цирк был. Все его боялись...

– Охотно верю. Алёна, а почему ты не говоришь о главном?

Она приподняла брови, изображая недоумение.

– О главном, то есть о том, что все это значит.

– Что «это»?