– Маманя, лампа наша где? – возвысила голос малышка, перекрывая материнское вытье.

– На рундуке посмотри, – откликнулась та неожиданно нормальным, разве что гнусавым от слез голосом. – Или у очага. А может, на лавке под окном?

Девчонка уже шебаршилась по комнате.

– Вот!

И сунула в руки Макару нечто вроде приплюснутого низкого сосуда с носиком, липкое и пыльное одновременно.

– Только огня все равно нет.

Макар молча поставил нечто на край стола, нащупал фитиль. Щелкнул зажигалкой, благополучно просохшей. Над округлым туловом затеплился огонек, и стала видна вся лампа – крохотный масляный светильничек, а также круг сомнительно белой скатерти и край чего-то сложносочиненного, снизу лаково- темного, вверху мерцающего, высящегося посреди стола. Девочка восхищенно пискнула, натащила еще ламп разного вида и размера, со стеклянными колпаками, с выпуклыми полированными отражателями и без таковых. Скоро помещение явилось из небытия. Захламлено оно было невероятно. Не дом, а лабиринт, передвигаться по которому без риска споткнуться или удариться могла разве что крыса. Скатерть, свисавшая с круглого стола до самого пола, тоже не обманула ожиданий – разноцветные потеки, пятна, прорехи делали из нее подобие географической карты. Нечто, темнеющее и мерцающее над столом, оказалось здоровенным шаром мутного стекла, приподнятым на резную подставку.

– Похоже, в доме проживает интеллигенция, – весело объявил Макар.

Аккуратистка Алёна не находила слов, лишь озиралась с брезгливым ужасом.

– Мама твоя лечит или будущее предсказывает?

Девочка, хлопочущая с посудой, откликнулась без малейшего удивления:

– Прорицает больше. Может и хворь прогнать, если для того за травками идти не надо. По лечобе у нас больше бабка-травница. Та до рассвета вставать не ленится, травы звать, корни ловить, семена уговаривать. В выучку к ней пойду.

Серая фигура за столом встрепенулась, прикрикнула без всякого ломанья:

– Я те пойду! Ишь удумала...

– И пойду!

– Потомственная прорицательница, наследница рода Ровеев, к дуре деревенской в ученицы! Чтоб не смела с этой простотой, необразованщиной рядом отираться...

Пока спор хозяек катился наезженной колеей, гости бесцеремонно разглядывали старшую из рода Ровеев – по ее же словам, самого знаменитого и могущественного среди магов северной провинции, не уступавшего и столичным зазнайкам. Сельской интеллигентке было на вид никак не больше тридцати. К тому же природа кроме славного происхождения наделила ее немалой красотой. Однако заметить все это – и относительную молодость, и красоту – мешала крайняя неопрятность и следы долгого самозабвенного рева. Светлые волосы, плащом сбегающие едва не до пола, наверняка оказались бы роскошными, если бы хозяйка соизволила их отмыть и прочесать. Опухшее лицо покрывали лихорадочные пятна. По всему видно, законченная истеричка, к тому же ленивица. Алёна не сомневалась: один неосторожный вопрос, и они, чужие люди, интересующие ее не более, чем собственная дочь, немедленно получат вместо ужина развернутую историю жизни ее самой и благородных предков. Историю, наверняка полную чужого коварства и несправедливости. Как подобная особа могла выжить в деревне, где столько всего надо уметь и успевать делать, просто непонятно! Должно быть, действительно обладала недюжинными магическими способностями. Здесь, в мире, где практически каждый, как давно поняла Алёна, показался бы ее соотечественникам заправским чудотворцем, надо иметь редкостный дар, чтобы занять положение признанного мага.

– Взгляни, Дейника, он ничего мне не показывает! – простонала хозяйка, простирая изящную руку над стеклянным шаром.

И словно близость хозяйкиной руки пробудила шар, нутро его слабо осветилось. Подвижные светящиеся нити сливались в ленты, свивались в кольца, разгораясь, убыстряя безостановочное движение, в котором чудился уже ритм – праздничный, ликующий. Женщина приободрилась, лицо ее разгладилось и в потоках ласкового света стало по-настоящему, без оговорок, прекрасным. Только у богини, творящей новый чистый мир, может быть такое лицо, только у самой воплощенной любви, живородной, самоотверженной... Трепещущие пальцы на расстоянии нежили, поглаживали шар, и тот млел, как щенок, истекая светозарным соком. Ладонь напряглась, взмыла вверх, следом за ней выстрелил упругий язык света. Рука плавно отодвинулась, освобождая ему место. Протуберанец стал меняться, сосредоточенно, целенаправленно преображая себя во что-то, что начало уже проступать очертаниями, схожими с человеческой – нечеловеческой? – фигурой...

Вмиг все оборвалось. Шар потух, живое пламя исчезло разом, будто свет в подвале, где выключили лампочку. Женщина взвыла, как от боли, и на сей раз никому из невольных зрителей ее отчаяние не показалось наигранным.

– Видишь, он не хочет говорить со мной, не хочет показывать!

Маленькая Дейника смотрела на мать с горечью и обожанием.

– Мама, он не может.

– Что значит «не может»?

– Не может больше показывать. Случилось с ним что-то... Что-то очень плохое. Мама, мамочка, а вдруг он умирает?

Две колдуньи, взрослая и маленькая, застыли в невыразимом ужасе. И тогда Макар, бесцеремонно опуская рюкзак на стол, преспокойно осведомился:

– А что, сударыня, воду в вино обращать умеете?

Колдунья тотчас очнулась:

– Обучены. Вода только нужна особенная, из чертова родника, да где ж такую добудешь...

Торжествующий Макар без лишних слов продемонстрировал ей кривулину, которую заполнил водой во время привала на поляне. Та деловито откупорила емкость, понюхала.

– Дейника, стаканы!

– Ну мама, ведь зарекались! Опять будете, как третьего дня, когда к Саволовой девице напророченный жених посватался...

– Доча, да ты что, я ж ради гостей, знаемо ли дело, гостей не уважить, – очередным свои голосом, заискивающим, торопливым, заговорила мать, и сразу стало ясно, какой грешной слабости эта даровитая красавица более всего обязана нынешним своим упадком.

– Смотрите, мама, я вашу норму знаю. Чтоб никаких...

– Ни-ни-ни!

Вино радостно забулькало в глиняные стаканы, которые Дейника наспех обтерла застиранным фартуком. Будто сами собой, так ловко и споро управлялась маленькая девочка с запущенным хозяйством, явились на стол миски с щедрыми ломтями хлеба, катышками сыра, чем-то вроде сухофруктов – как видно, весь скудный припас. Алёна дополнила трапезу свежими фруктами из леса, и вечер потек своим чередом, что называется, в непринужденной дружеской обстановке.

Мать Дейники («Элека Ровея. – Многозначительная пауза. – Из тех самых Ровеев!») разговорилась после первого же тоста («За прекрасную хозяйку дома!» – это уже Макар). Говорила и говорила, только успевай подливать. Подливал – правда, по чуть-чуть, жалея маленькую знакомицу, – все тот же Макар, он же поддакивал. На Алёну дамочка поначалу и не взглянула, сразу сосредоточившись на интересном молодом мужчине. Ему и пришлось в одиночку тянуть воз пьяной беседы, то и дело норовивший съехать в сторону. Их с Алёной больше всего интересовало будущее, настоящее и недавнее прошлое. Элека же охотнее всего распространялась о давних временах – о себе, своем семействе, своих талантах, своих планах и, разумеется, об интригах завистников, все это сгубивших. Разглагольствовать в таком духе она могла часами – всей воды в чертовом источнике не хватило бы, чтобы исчерпать эту благодатную тему. Ценой невероятных ухищрений Макару порой удавалось направить разговор в нужное русло. Но что с того? Эгоистичная особа моментально перехватывала инициативу, ему же деликатность не позволяла грубо оборвать излияния дамы.

– Неудачный брак... Типичный мезальянс... Оболгана клеветниками... Силою печальных обстоятельств