ли утратила чудесное умение, то ли попросту капризничала, утомленная путешествием. Если бы герцогини имели раструб на макушке, дырявый кругляш с фронта и рукоятку в спине, то герцогиня, которую дворник отчитал за оброненную бумажку, выглядела бы точь-в-точь как их железная прорицательница. Макар не мог отделаться от ощущения, что мясорубка что-то знает, но почему-то молчит. Он пригляделся к ней внимательней. Да, она определенно что-то знала.

– Может, ей вопрос нужно задать?

Алена фыркнула:

– На площади разоткровенничалась без всяких вопросов.

Макар склонился над раструбом мясоприемника и почтительно вопросил:

– Скажи, пожалуйста, где наш преследователь?

– Да глупость все это. Какая-то железная дура...

Алёна осеклась. Железная дура тоже фыркнула, очень похоже, и выцедила цепочку слов в росчерках- завитушках: «Один ближе другого».

– Один ближе другого?

Выходит, врагов видимо-невидимо? Они растянулись, прочесывая лес, и авангард уже дышит им в затылок?

– Бежим, скорее!..

– Колдуете, чародеи?

Оба взвились, будто застигнутые врасплох заговорщики. На них со взрослой доброжелательностью взирала крохотная девочка в заношенном и нечистом платье.

– Э-э, деточка, – засуетилась Алёна, – давно ты здесь?

– А я все видела, – доверительно сообщила малышка. – Все-все, честно!

– Что ты, деточка, видела, мы ничего не делали! – фальшивым голосом пропела Алёна и постаралась заслонить Макара, скорчившегося над мясорубкой.

– Вот и нет, делали. Колдовали, про будущее загадывали, про нынешнее выспрашивали!

– Ничего мы не выспрашивали, что ты выдумываешь! Сказок начиталась?

Девочка удрученно вздохнула:

– Не. У меня была сказочка, про Сивейку-свинаря, но она замолкла что-то. А читательные книги дорогие больно, да не умею я читать-то. Со мной вам надо.

– Ничего подобного! С чего ты взяла? Ты нас, наверное, с кем-то перепутала. Удивительно приставучий ребенок. И куда только твоя мама смотрит!

– Да мамка теперь все больше в угол смотрит, – охотно разъяснила девочка. – А что туда смотреть – стена белая, и не висит на ней ничего. У меня над кроваткой картина висит очень красивая, из цветных лоскутков, бабушка еще шила, только я не помню. А она уткнется в стену и так сидит, а то плакать начнет. Даже в сома и человечка с закорючкой больше не заглядывает, а мы ведь и про вас оттуда узнали, да они после того совсем перестали показывать.

– Стой, погоди. – Замороченная Алёна беспомощно всплеснула руками. – Что ты болтаешь, какие сомы, какие закорючки, нам идти нужно!

– Совсем не умеешь с детьми разговаривать! – Макар кончил возиться с рюкзаком и отодвинул предводительницу в сторону. Сделал строгое лицо, пошевелил для внушительности бровями, а потом свел их к переносице. – Ты вот что, девочка, иди домой. Нам пора. А ты иди давай.

Девочка совершенно не устрашилась.

– Не, вам нельзя. Вам со мной нужно.

– Почему нельзя?

– Так ищут вас. – Дитя выразительно закатило глаза. – А то сами не знаете?

– Мы-то знаем, а вот ты откуда...

Девочка посмотрела на него с бесконечным терпением женщины, вынужденной жить в мире, где правит мужская дурь. Проговорила раздельно:

– От сома и человечка с закорючкой, – по-свойски ухватила Алёну за безвольно повисшую руку: – Бери, чародейка, свою прорицательную машину. Со мной пойдете, заночуете у нас. Покушаете. А вы нам за то гадать будете, судьбу предсказывать, мамку вразумлять. – Малявка по-старушечьи, с присвистом, вздохнула. – Совсем она у меня задуровала. Сидит, плачет...

– А как же враги?

Девочка уже нырнула в заросли, не сомневаясь, что гости следуют за ней. Лишь коротко глянула через плечо острыми блестящими глазами.

– А они на север полетели.

– Откуда... – в один голос начали было горе-чародеи.

Но продолжать расспросы было бессмысленно, и еще глупее – торчать на краю стремительно темнеющего леса. Переглядываясь, бодрясь друг перед другом, они устремились за крохотной провожатой.

Неприметная ленивому взрослому глазу тропка привела их к дому, стоявшему, как первым делом удостоверился Макар, чуть в стороне от деревни, в окружении густейших зарослей, буйно, но неопрятно цветущих. Удовлетворенный результатами рекогносцировки, Макар пропустил Алёну в низенькую калитку и сам нырнул следом. Двор, насколько можно было судить в густеющих сумерках, являл собой смесь обычной бесхозяйственности и запустения какого-то иного, высшего масштаба. То было хозяйство людей без царя в голове, живущих в сошедшем с ума мире. Сошедшем с ума недавно, иначе не осталось бы здесь следов былого благополучия. И буйные кущи кто-то ведь сажал и холил, и дорожка от калитки к дому была затейливо выложена цветными камешками, и купы цветов диковато выглядывали тут и там из травы, а видневшийся за домом клочок земли точно был когда-то огородом. Одряхлевший забор не валился лишь потому, что зелень подпирала его с обеих сторон. На бельевой веревке уныло обвисли брошенные вещи – платье, юбка и детский фартучек, – как различил придирчивый Алёнин взгляд, жутко истрепанные. Опрокинутая бадья, разбитые горшки, еще какой-то хлам валялись по всему двору. Было очевидно, что обитатели дома не придают особого значения порядку и уюту.

Но никакая, даже самая оголтелая, бесхозяйственность не могла бы покрыть огород слоем шевелящейся зеленоватой слизи и вырастить посередине одно-единственное, зато безупречно отвратительное нечто. И сам одноэтажный, когда-то, наверное, опрятный и веселый домик стоял перекошенный, покореженный, словно картонная пачка, стиснутая равнодушной рукой. Так почудилось Алёне, Макару же привиделся огромный плод, напоминающий очертаниями дом, и плод этот усыхал и гнил одновременно, теряя форму и покрываясь мерзкими пятнами. Девочка отважно шуганула невидимую пакость, кинувшуюся ей в ноги из травы, и с усилием потянула перекосившуюся дверь. Дом был не из тех, куда так и хочется войти, но путешественники с облегчением захлопнули дверь за собой, оставив снаружи ночь и двор, полный всяческой чертовщины.

За дверью их встретили застарелая вонь нестираного тряпья, пыли и прокисших объедков, размеренные полувздохи-полувсхлипы и темень, натолкнувшись на которую, будто на стену, гости поначалу застыли в растерянности. Не слишком-то хотелось вступать в эту вздыхающую, ворочающуюся тесную темноту.

– Маманя, опять в потемках сидите! – с досадой воскликнула маленькая провожатая. – Клялись ведь, что к кузнечихе за огнем сходите.

Темень откликнулась длинным, с подвываниями, вздохом.

– У кузнеца огонь пока держится, всегда угольком разжиться можно, да идти надо через всю деревню, вот она и ленится, – быстрым шепотом разъяснила девочка.

Глаза пообвыклись и стали различать кое-какие подробности. Одна комната, углы тонут в чернильной тьме, а может, чем-то отгорожены. Посреди комнаты смутно белеет большой круглый стол, задрапированный тканью, а за столом, совсем уж смутно, – серая фигура, бессильно уронившая руки на скатерть. Не шевельнулась, даже не подняла головы, чтобы взглянуть на вошедших.

– Ничего! – трагически выдохнула фигура. – Снова ничего!

Макар решительно выступил вперед:

– Здравствуйте, хозяюшка!

Не услышав в ответ ничего, кроме подвываний, обернулся к девочке:

– Посветить есть чем у вас? Лампа, свеча, лучина – все равно!