Симэнь позвал Цюцзюй, наказал что нужно, и отправил на кухню к Сюээ.

Цзиньлянь давным-давно разобрала стол. Прошло уже столько времени, что можно было два раза пообедать, а завтрак все не несли. Симэнь метал громы и молнии. Тогда Цзиньлянь кликнула Чуньмэй:

— Ступай погляди, куда провалилась Цюцзюй, рабское отродье. Приросла она там, что ли?

Чуньмэй стало не по себе. Со злостью пошла она на кухню. Цюцзюй ждала завтрак.

— Сластена проклятая! — заругалась Чуньмэй. — Погоди, госпожа с тебя штаны спустит. Чего ты тут делаешь? Хозяин из себя выходит — ждет не дождется, пора на рынок ехать. Меня за тобой послал.

Не услышь этого Сунь Сюээ, все бы шло своим чередом, а тут так все в ней и закипело.

— Явилась, распутница! — заругалась она. — Как мусульманину молитва — вынь да положь.[205] Небось, котлы из железа куют — на всякое блюдо время требуется. Кашу сварила — не едят. Теперь, извольте, новая затея пришла — лепешки стряпай, навар готовь. Или червь какой в утробу забрался?

— Заткни свою поганую глотку! — не выдержала Чуньмэй. — Не сама пришла — с меня хозяин спрашивает. Не веришь? Идем! Сама будешь объясняться.

Чуньмэй схватила за ухо Цюцзюй и потащила к Цзиньлянь.

— По хозяйке и рабыня — такая же наглая! — ворчала Сюээ. — Впрочем, нынче такие в чести.

— В чести или нет, только нам с хозяйкой голову нечего морочить! — заявила озлобленная Чуньмэй и ушла.

— В чем дело? — спрашивала Цзиньлянь, сразу заметив побледневшую от гнева Чуньмэй, которая тащила за собой Цюцзюй.

— Вот ее спросите! — говорила горничная. — Прихожу на кухню, а она там расселась в ожидании, пока та,[206] из отдаленного дворика, не спеша, с прохладцей месит тесто. Я не вытерпела и говорю: хозяин ждет, госпожа спрашивает, почему не идешь? Меня за тобой послали. Тут та-то на меня и набросилась. Все рабыней обзывала. Хозяину, говорит, как мусульманину молитва — вынь да положь. Все, мол, хозяина подстрекаете. Каши, говорит, наварила — не ест. Ни с того ни с сего новая причуда явилась — лепешек и навару подавай. Сама лишний раз не повернется, а других поносит.

— Говорила, не посылай ее, — вставила Цзиньлянь. — Она и так с той не в ладах. А та слухи распускает, будто мы с горничной тебя захватили. Срамит нас вовсю.

У Симэнь Цина лопнуло терпенье. Он сам отправился на кухню и, ни слова не говоря, дал Сюээ несколько пинков.

— Ах ты, уродина проклятая! — кричал он. — Я за лепешками послал, а ты на нее с руганью набросилась. Рабыней называешь? Лужу напруди да на себя лучше погляди.

После пинков и брани хозяина Сюээ вся кипела от негодования, но рта открыть не смела. Когда Симэнь удалился, она обратилась к Шпильке — так звали жену слуги Лайчжао:

— Вот какая у меня неприятность! Ты ведь все слыхала. Я ж ничего особенного не говорила. Она сама ворвалась, как демон, и пошла орать. Служанку уволокла. Наговорила хозяину, из мухи слона сделала и его на грех навела. Целый скандал из-за пустяка устроила. Но я-то вижу, не слепая: по хозяйке и рабыня — такая же наглая. Подумали бы, так-то и оступиться можно!

Их разговор неожиданно подслушал Симэнь. Ворвавшись в кухню, он налетел на Сюээ с кулаками.

— Рабыня проклятая! — заругался он. — Опять будешь твердить, что их не срамишь, негодница? Своими ушами слыхал.

Сюээ едва сносила побои. Когда Симэнь ушел, она зарыдала во весь голос, обливаясь слезами.

Юэнян только что встала и укладывала волосы.

— Что за шум на кухне? — спросила она Сяоюй.

— Хозяин к монастырю на рынок собирался и велел лепешек подать, а кухонная хозяйка обругала Чуньмэй. Узнал хозяин и дал кухонной хозяйке пинков. Вот она и плачет.

— Ну, так тоже нельзя! Если просят лепешки, так приготовь поскорее, и дело с концом. К чему же горничную-то ругать?

И она послала Сяоюй на кухню, чтобы та поторопила Сюээ и прислугу побыстрее приготовить навару и накормить Симэня.

Наконец, сопровождаемый слугою, Симэнь Цин отбыл верхом к монастырю, но не о том пойдет речь.

Оскорбленная Сюээ никак не могла успокоиться. Она направилась прямо к Юэнян и рассказала, как было дело.

Таким случаем не преминула воспользоваться Цзиньлянь, которая неожиданно очутилась под окном и все подслушала.

— Но по какому такому праву она захватила мужа и вытворяет, что ей вздумается?! — обратившись к Юэнян и Цзяоэр, говорила негодующая Сюээ. — Вы, сударыня, плохо ее знаете. Сказать вам, так она похлеще любой потаскухи. Ей каждый день мужа подавай. А какие она с ним только штучки не выделывает — уму непостижимо! Первого мужа отравила, сюда пришла. Теперь нас живьем в могилу загонит. Мужа взвинтит — он, как петух, наскакивает. Она нас терпеть не может.

— Но ты тоже не права, — заметила Юэнян. — Она за лепешками послала, а ты приготовила бы поскорее да отпустила человека, и все дело. Зачем же ее горничную напрасно ругать?!

— Выходит, я зря ее ругала, да? А когда Чуньмэй вам прислуживала и от рук отбивалась, так я ее рукояткой ножа била. Тогда вы мне ничего не говорили. А теперь, как к ней попала, вон до чего зазналась, как вознеслась!

— Госпожа Пятая, — объявила вошедшая в комнату Сяоюй.

Появилась Цзиньлянь.

— Допустим, я убила первого мужа, — начала она, глядя в упор на Сюээ, — но ты ж не отговаривала хозяина на мне жениться. Тогда б я его не захватила, наверно, и твое гнездо не заняла бы. А Чуньмэй вовсе не моя горничная. Если тебя зло берет, упроси госпожу, пусть обратно к себе ее возьмет, тогда, может, и меня оставишь в покое, и друг на друга перестанете дуться. Значит, по-твоему, я мужа убила? Так и это дело вполне поправимое. Вот придет хозяин, возьму у него разводную и уйду.

— Я вашей подноготной совершенно не знаю, — заявила им Юэнян, — хватит ругаться, слышите?

— Видите, сударыня, из нее брань бурным потоком хлещет, — говорила Сунь Сюээ. — Кто ее переспорит! Сперва мужу наговорит, потом тут же от всего откажется. По-твоему, выходит, — Сюээ обратилась к Цзиньлянь, — всех нас, кроме Старшей, выгнать надо, одну тебя оставить, так что ли?

Юэнян сидела и молчала, а они, слово за слово, опять начали ругаться.

— Меня рабыней обзываешь, — упрекала Сюээ, — а сама сущая рабыня.

Еще немного — и между ними завязалась бы драка. Юэнян не выдержала и велела Сяоюй увести Сюээ.

Пань Цзиньлянь удалилась в свои покои, где сняла с себя украшения, смыла помаду и распустила волосы. Изящество и совершенство были нарушены. Глаза ее покраснели от слез, как цветы персика. Она легла.

На закате прибыл Симэнь Цин с четырьмя лянами жемчужин.

— Что с тобой? — удивился он, как только вошел в спальню и увидел ее.

Цзиньлянь громко зарыдала и попросила у него разводную. Так, мол, и так. И она рассказала ему обо всем случившемся:

— Мне никогда не нужны были твои деньги. Я выходила за тебя. Так почему ж ты позволяешь, чтобы меня так оскорбляли? Только и твердят: я мужа убила. Как сорняк не вырывай, а корень остается. Не будь у меня этой горничной, все бы шло как надо. Зачем ты прислал ко мне чужую горничную, а? Терпи вот поношения. Одна придет, а тени наведет.

Не услышь этого Симэнь Цин, все шло бы своим чередом, а тут в нем ярость так и закипела, злость так и поднялась. Как говорится, «злой дух устремился в самое небо». Вихрем понесся он на кухню, схватил Сюээ за волосы и что было силы стал бить палкой. Спасибо, подоспела У Юэнян и схватила его за руку.

— Перестаньте! — крикнула она. — Прекратите вы свои ссоры и не наводите хозяина на грех.

— Уродина проклятая! — ругался Симэнь. — Сам слыхал, как ты на кухне лаялась. Опять всех будоражишь?! Избить тебя мало!