Итак, взял Аньтун конверт, поклонился судье Хуану и вышел на большой Шаньдунский тракт. Там он узнал, что выездной цензор[669] принимает в ревизионной палате при областном управлении в Дунчане и зовут его Цзэн Сяосюй. Сын столичного цензора Цзэн Бу, он в году и- вэй[670] выдержал экзамен на степень цзиньши и считался человеком исключительно честным и прямым.
«Если я скажу, что принес письмо, меня привратники и не впустят, — размышлял Аньтун. — Лучше обожду, когда вынесут дщицу[671] и начнется присутствие. Тогда я войду, преклоню колени и подам жалобу вместе с письмом. Прочтет его батюшка, и восторжествует справедливость». Он спрятал жалобу за пазуху и остановился у ворот управления. Долго пришлось ему ждать. Наконец, из здания донеслись удары колотушек, открылись главные ворота и двери палаты. Выездной цензор Цзэн открыл присутствие.
Сперва вынесли дщицу, на которой крупными знаками было начертано: «Разбираются дела князей, императорской родни и высших сановников». Потом появилась таблица, гласящая: «Рассматриваются дела чиновников гражданских и военных ведомств». Тут-то Аньтун и вошел в помещение. Дождавшись, пока закончится рассмотрение всех тяжб, он предстал перед красными ступенями[672] и пал на колени.
— А у тебя что за дело? — спросили стоявшие рядом с цензором служащие.
Аньтун протянул высоко воздетые руки с конвертом.
— Подать! — приказал сидевший на возвышении цензор Цзэн.
Служащие тотчас же спустились вниз, взяли конверт и положили перед цензором на стол. Цзэн Сяосюй разорвал конверт и принялся читать.
Письмо гласило:
«Его превосходительству державному цензору старшему брату Цзэн Шаотину от пребывающего в столице младшего брата Хуан Мэя с нижайшим поклоном и искренним почтением.
Уж целый год минул, как Вы перестали меня дарить своим лучезарным присутствием. Увы! Как редки встречи с задушевным другом! Сколь коротки минуты приятного общенья! От этих дум становится тоскливо на душе. В мыслях Вы всегда со мною рядом. Прошлой осенью получил Ваше драгоценное посланье. Распечатал, принялся читать. В те минуты наслажденья духом я будто бы порхал, витал. Мы, казалось, были снова рядом, как тогда, в Чанъани.[673] И так растрогало меня воспоминанье, что мне хотелось петь. Я был готов Вас заключить в свои объятья.
Немного погодя Вы отбыли на юг, чтобы навестить родителей, и снова меня Вы осчастливили вниманьем. Узнал я, что Вы с инспекторской проверкой намерены объехать земли Ци и Лу,[674] чему обрадован я был безмерно. Поздравляю Вас, еще раз поздравляю!
Да, мой старший брат, Вы преданы престолу и почтительны к родителям. С присущим Вам сознанием высокого долга и верностью незыблемым принципам Вы неустанно закаливаете свое сердце и стойко переносите любые невзгоды. Ваши благородные помыслы признаны Двором, как и Ваша неутомимая жажда доискаться истины в разбираемых Вами делах.
Возложив на себя цензорскую миссию, Вы как никто другой способны вскрыть служебные злоупотребления и тем приблизить день, когда восторжествуют просвещение и порядок. Оттого Вы так любимы мною, мой незабвенный старший брат.
Знаю, дерзновенные порывы, жажда деянья Вам были свойственны всегда. И вот ныне, в век торжества Разума и Справедливости, когда в добром здравии пребывает Ваш почтенный родитель, перед Вами открывается широкая возможность развернуть весь свой талант, дабы возвеличить Правосудие и порядок, а вместе с тем пресечь тех, кто, бесчестно лавируя, нарушает Правосудие; тех, кто, пуская в ход коварство, сеет обман и ложь.
Как все-таки могло случиться, что в одной лишь области Дунпин завелся такой злодей и преступник, как Мяо Цин, жертвою которого оказался невинно загубленный Мяо Тяньсю? Трудно поверить, что в наш век Разума и Справедливости мог появиться такой оборотень.
Мой старший брат! Когда Вы будете с проверкой объезжать ту местность, прошу Вас, разберите и выявите обстоятельства его злодеяния.
Посылаю к Вам слугу Аньтуна с жалобой и еще раз умоляю со всей тщательностью вникнуть в преступление и уяснить его обстоятельства.
Писал во второй весенний месяц 16 дня».
— Жалоба с собой? — спросил Аньтуна цензор, прочитав письмо.
Служащие поспешно спустились к Аньтуну.
— Его превосходительство спрашивают, с собой ли у тебя жалоба, — обратились они к слуге.
Аньтун вынул из-за пазухи жалобу и протянул служащим. Цензор Цзэн прочитал ее, взял кисть и написал:
«Должностным лицам Дунпинского управления расследовать обстоятельства дела по справедливости и без пристрастия. После осмотра тела дать заключение и прислать вместе с подробным отчетом».
— Ответ получишь в Дунпинском управлении, — сказал он Аньтуну.
Аньтун отвесил цензору земной поклон и вышел через боковую дверь, а Цзэн Сяосюй вложил свое заключение вместе с жалобой в конверт, скрепил печатью и отправил с посыльным в Дунпинское управление.
Узнав резолюцию начальства, дунпинский правитель Ху Шивэнь пришел было в замешательство, а немного погодя решил передать дело помощнику уездного начальника в Янгу — Ди Сэбиню. Уроженец Уяна, в Хэнани, Ди Сэбинь слыл человеком решительным, но в то же время с некоторыми причудами. Подношений он не брал, но и дела решал спустя рукава, за что его и прозвали Ди Баламут.
И надо ж было тому случиться! В то самое время, когда пришло распоряжение обследовать реку и разыскать тело Мяо Тяньсю, этот Ди Баламут в сопровождении подручных, проводя инспекцию, очутился на берегу реки к западу от уездного центра Цинхэ. Они приближались к пристани, как — откуда ни возьмись — рядом с ними закружился ветер и поднял в воздух целый столб пыли.
Едет Ди на коне, и вихрь следом за ним.
— Вот напасть! — воскликнул он и остановил коня, а потом, обернувшись к спутникам, распорядился: — А ну-ка, ступайте за вихрем и поглядите, куда он двинется.
Те так и сделали. Только близ Синьхэкоу ветер стал утихать и пыль рассеялась. Когда об этом доложили Ди, он призвал старейших жителей местечка и велел им скликать народ с лопатами. Принялись у берега копать и на глубине нескольких чи обнаружили труп, и как раз на шее виднелся ножевой шрам. Ди на всякий случай позвал следователя, и тот произвел полный осмотр.
— Кто же тут поблизости обитает? — спросил Ди.
— Монастырь Милосердия рядом, — отвечали подручные.
Созвал Ди монахов и учинил им допрос.
— Зимой прошлого года, в половине десятой луны, — рассказывали наперебой монахи, — во время молебствия на реке, когда мы зажгли светильники, к нам теченьем принесло тело. Его потом увлекло в затон, и отец игумен из великодушия велел извлечь тело из воды и предать земле. А отчего он умер, мы не знаем.
— Все ясно! — заключил правитель Ди. — Это ваши монахи его убили, тело зарыли, а теперь сочиняете. Должно быть, не с пустыми руками был человек.
И без лишних слов он приказал, чтобы настоятелю зажали пальцы в тиски и дали сотню палочных ударов, остальным монахам — по два десятка ударов каждому. После этого их посадили под стражу. Ропот и недовольство раздавались среди ни в чем не повинных монахов.
Решение довели до сведения цензора Цзэна. «Если бы убийство совершили монахи, — размышлял цензор, — они не стали бы зарывать тело на берегу, а бросили бы его в реку. И потом, к чему было
