— Есть мне не хочется, — сказал Симэнь. — А от кислого отвара не откажусь.

Он встал и направился в дальние покои. Цзиньлянь же уселась на кровать и протянула ноги к печке.

— Да, теплая тут, оказывается, постель, — засунув руку под одеяло, сказала она. — Прямо руки обжигает.

Она заметила на столе небольшую изящно отделанную медью каменную курильницу и взяла ее в руки.

— Сестрица, будь добра, подай с того столика коробку с благовониями, — обратилась она к Пинъэр.

Цзиньлянь открыла коробку, бросила в курильницу плиточку, а другую для благоухания спрятала себе под юбку.

— Пойдем, — сказала, наконец, Пинъэр, — а то еще хозяин вернется.

— А что нам его бояться? Пусть приходит, — отозвалась Цзиньлянь.

Они взяли Гуаньгэ и направились в дальние покои к Юэнян. После завтрака Симэнь велел слуге седлать коня. Пополудни он отбыл на пир к ученому Шану. Вскоре откланялась и матушка Пань.

Вечером стала собираться и мать Ван. Юэнян незаметно сунула ей лян серебром и попросила не говорить старшей наставнице, а достать ей наговорную воду у матери Сюэ.

— Я теперь приду только шестнадцатого, — говорила монахиня, принимая серебро. — Достану то, в чем ты так нуждаешься.

— Ладно! — согласилась Юэнян. — Устроишь как полагается — еще отблагодарю.

Монахиня Ван ушла.

Людям солидным, дорогой читатель, никак нельзя привечать буддистских монахинь и сводней, разрешать им проникать в женские покои, потому что под видом чтения проповедей и священных историй о загробном блаженстве и преисподней они занимаются вымогательством, подстрекают к дурному и творят всяческое зло. Каждые девять из десятка становятся жертвами их ухищрений и навлекают на себя беду.

Тому свидетельством стихи:

Вечером Цзиньлянь посидела немного в покоях Юэнян, потом удалилась к себе. Устроившись у зеркала, она сняла с себя головные украшения и завязала волосы узлом. Потом набелилась, густо подкрасила губы помадой, чтобы они ярче выделялись на белоснежном лице, прицепила подвески-фонарики и воткнула в волосы под золоченый лиловый ободок три цветка. Оделась она в ярко-красную, отделанную золотой ниткой кофту и синюю атласную юбку. Словом, вырядилась служанкой, чтобы разыграть Юэнян и остальных.

Когда она позвала Пинъэр, та хохотала до упаду.

— Сестрица, — немного успокоившись, проговорила, наконец, Пинъэр. — Ты как есть служанка. Постой, я только за платком схожу. Тебе только красного платка не хватает. Давай их настращаем: батюшка, мол, еще служанку купил. Они поверят, вот увидишь!

Впереди с фонарем шла Чуньмэй. Тут им повстречался Цзинцзи.

— Кто, думаю себе, идет? — протянул он, смеясь. — А это, оказывается, вы, матушка Пятая, шутки разыгрываете.

— Зятюшка, поди-ка сюда, — подозвала его Пинъэр. — Ступай первым к хозяйке, посмотри, что они там делают, да скажи им: так, мол, и так.

— Уж я-то их проведу! — отозвался Цзинцзи и направился прямо к Юэнян.

Она с остальными женами сидела на кане и пила чай.

— Матушка! — обратился к хозяйке Цзинцзи. — Разве вы не слыхали, батюшка тетушку Сюэ звал: за шестнадцать лянов служанку купил. Ей лет двадцать пять, поет и играет. Только что в носилках доставили.

— В самом деле? — изумилась Юэнян. — Почему же тетушка Сюэ мне ничего не сказала?

— Побоялась, как бы вы ее не отругали, — сказал Цзинцзи. — Носилки до ворот проводила, а сама домой. Ее служанки ввели.

Невестка У промолчала, а золовка Ян заметила:

— Для чего еще надо брать? Ведь их и так в доме предостаточно.

— Дорогая вы моя! — отвечала Юэнян. — Когда денег много, и сотню служанок заведи, все мало покажется. Небось, видите, он и нас, жен, для числа собирает, чтоб как солдаты шеренгой стояли.

— Я пойду погляжу, — сказала Юйсяо и вышла.

Светила луна. Первой с фонарем в руках шла Чуньмэй. Потом она передала фонарь Лайаню, а сама подошла к служанке, и они вместе с Пинъэр стали шествовать в качестве ее сопровождающих.

Завидев одетую в красное, с покрытой головой служанку, Юйлоу и Цзяоэр поспешили ей навстречу. Наконец она вошла в хозяйкины покои. Юйсяо встала рядом с Юэнян.

— Вот госпожа, — сказала она вошедшей. — Кланяйся!

Цзиньлянь скинула платок и, изогнув стройный стан, отвесила земной поклон, но, как ни крепилась, ей не удалось сдержаться, и она рассмеялась.

— Вот так служанка! — воскликнула Юйлоу. — Нет, чтобы почтить госпожу — так она смеется!

Юэнян тоже рассмеялась.

— Ах, чтоб тебе провалиться, сестрица Пятая! — сказала она. — Нас разыгрывают, а мы и поверили.

— Я сразу ее узнала, — сказала Юйлоу.

— А как? — спросила золовка Ян.

— Сестрица Шестая[611] на особый манер кланяется, — объяснила Юйлоу. — Шага на два сперва отступит.

— Ты, дорогая, все подметишь, а мне, старухе, и невдомек, — проговорила Ян.

— Да я вот тоже приняла всерьез, — вставила Цзяоэр. — Не сними она платок да не рассмейся, мне бы так ее и не узнать.

Вошел Циньтун с войлочным ковриком под мышкой.

— Батюшка воротились, — объявил он.

— Спрячься скорей в той комнате, — сказала Юйлоу. — Я его разыграю.

Вошел Симэнь, и золовка Ян со старшей невесткой У удалились во внутреннюю комнату. Симэнь сел неподалеку от Юэнян. Та молчала.

— Тетушка Сюэ только что двадцатилетнюю служанку в носилках доставила, — начала Юйлоу. — Ты, говорит, велел. Ты ведь не молод, у тебя на плечах хозяйство. Понять не могу, зачем эта затея.

— Да у меня с ней и разговору не было, — удивился Симэнь. — Подшутила, верно, над вами старая сводня.

— Не веришь, спроси старшую сестрицу, — продолжала Юйлоу. — Правду говорю. И девка вон в комнате сидит. Хочешь, позову? — Она обратилась к Юйсяо: — Ступай, новенькую служанку позови. Пусть батюшке покажется.

Юйсяо прикрывалась рукой, чтобы не рассмеяться, но ввести переодетую Цзиньлянь не решалась. Она вышла, постояла немного, а когда вернулась, заявила: