Так вот. В ту ночь Юэнян и мать Ван легли вместе.
— Почему я не замечаю у вас, матушка, никаких признаков грядущей радости материнства? — спросила хозяйку монахиня.
— Какое там материнство! — воскликнула Юэнян. — В восьмой луне прошлого года, когда мы купили дом напротив, я, сама не знаю зачем, пошла поглядеть. Оступилась на лестнице, и у меня был выкидыш… Шести — или семимесячный. И с тех пор никаких признаков.
— Почти семимесячный! Ой, дорогая вы моя! — сочувственно разохалась монахиня. — Ведь уж совсем созревший младенец!
— То-то и оно! Средь ночи выкинула. Посветили мы со служанкой в нужник, а там мальчик.
— Какая жалость, дорогая моя матушка! — причитала Ван. — Как же это случилось? Слабый, должно быть, плод был.
— Поднималась я по лестнице, — рассказывала Юэнян, — и как-то оступилась. Меня шатнуло назад, ноги поехали, и я б не устояла, если б не сестрица Мэн. Спасибо, поддержала, а то бы все ступеньки пересчитала.
— Вам бы, матушка, сыном обзавестись, — посоветовала монахиня, — ваш сын стал бы дороже всех иных. Смотрите, давно ли матушка Шестая в доме, а уж сына обрела. И как она счастлива!
— Будь на то наша воля! Каждому свой жребий.
— Ничего подобного! — возразила монахиня. — Есть у нас наставница — мать Сюэ. Как она наговорной водой пользует! Помнится, у начальника Чэня жена уж в годах была, а одни выкидыши. Ну никак доносить не могла. И стоило ей принять воду наговорную от матери Сюэ, такого красавца родила, что весь дом ликует от радости. Только для этого потребуется одна вещь, а ее раздобыть нелегко.
— Что же это такое? — поинтересовалась Юэнян.
— Нужно детское место после мальчика-первенца. Его следует промыть в вине и сжечь, а пепел всыпать в наговорную воду и принять в день жэнь-цзы. Только никто не должен знать. А чтоб злые духи не повредили, принять надобно натощак с рисовым вином. Еще необходимо будет твердо помнить день, потому что ровно через месяц — ни днем раньше, ни днем позже — свершится зачатие.
— А где ж обитает эта наставница? — спросила хозяйка.
— Матери Сюэ уж за пятьдесят. Раньше она жила в монастыре Дицзана,[609] а теперь стала наставницей обители Священного Лотоса. Это на южной окраине города. Высокой нравственной чистоты сия послушница Будды. А сколько у нее священных книг! А как она читает «Толкование по пунктам “Алмазной сутры”» или жития «Драгоценных свитков»![610] Начнет проповедовать — ей и месяца не хватит! Только по богатым домам ходит. А придет, дней десять, а то все полмесяца не отпускают.
— Пригласи ее ко мне, ладно? — попросила Юэнян.
— Обязательно! Я вам, матушка, у нее наговорной воды попрошу. Только раздобудьте то, о чем говорили. Может, попытаться достать у матушки Шестой, от ее первенца, а?
— Нет, нельзя ублажать себя за счет ближнего, — запротестовала Юэнян. — Лучше я дам тебе серебра, а ты мне не спеша разыщешь.
— Тогда придется к повитухе идти, — отвечала монахиня. — Только у них и достанешь. А насчет воды не сомневайтесь. Никаким звездам не затмить лунного сиянья. Будет у вас наследник, только примете.
— Но об этом чтоб ни слова, — наказала Юэнян.
— Матушка, кормилица вы моя дорогая, да за кого ж вы меня принимаете! — заверила ее монахиня.
После этих разговоров они погрузились в сон, и о том вечере говорить больше не будем.
На другой день воротился из монастыря Симэнь. Юэнян только что встала, и Юйсяо помогла хозяину раздеться.
— Что ж ты вчера не пришел? — спросила Юэнян. — Сестрица Шестая так хотела поднести тебе чарку.
— Молебен очень долго слушали, — отвечал Симэнь. — А вечером отец настоятель, сватушка, раскошелился. Богатый пир устроил. Тут шурин У Старший пожаловал. Он-то меня и не отпустил. Пришлось пировать до самой полночи с шурином Хуа Старшим, братьями Ин Боцзюэ и Се Сида. Певцы тоже были. Я с утра домой поспешил, а они и сегодня пировать будут. Немало, должно быть, выложил родственник У на такое угощение.
Тут Юйсяо подала чай. Симэнь в управу не пошел, а отправился в кабинет и заснул сей же час, едва успев добраться до кровати.
Между тем встали Цзиньлянь и Пинъэр. После утреннего туалета они пошли к Юэнян пить чай. Пинъэр несла на руках Гуаньгэ.
— Хозяин вернулся, — обратившись к Пинъэр, сказала Юэнян. — Я его угощала, а он отказался, в передние покои ушел. Завтрак готов. Ступай одень малыша монахом и покажи ему.
— Я тоже пойду одевать Гуаньгэ, — сказала Цзиньлянь.
Когда на Гуаньгэ снова появилась расшитая золотом даосская шапочка и ряса, перепоясанная украшенным табличками и талисманами пояском, его обули, и Цзиньлянь решила вынести его сама, но ее остановила Юэнян:
— Пусть мама сама возьмет, а то еще запачкает тебе желтую юбку. На вышивку попадет, не отчистишь.
Пинъэр взяла сына на руки. Цзиньлянь шла вслед за ней. Когда они приблизилась к кабинету в западном флигеле, заметивший их Шутун поспешно спрятался.
Симэнь крепко спал, повернувшись лицом к стене.
— Храпишь, старый побирушка! — сказала Цзиньлянь. — А тебя маленький монашек зовет. У старшей мамочки завтрак на столе. Чего ж ты притворяешься? Мама кушать зовет.
После обильной выпивки Симэнь головы не мог поднять и громко храпел. Цзиньлянь и Пинъэр подсели к нему на кровать и положили прямо перед ним сына. Тот протянул ручонки к отцовскому лицу. Симэнь открыл глаза и увидел одетого монахом Гуаньгэ. Обрадованный отец, улыбаясь, обнял сына и начал целовать.
— Погаными губами еще ребенка лезет целовать, — заворчала Цзиньлянь. — А ну-ка, монашек наш маленький У Инъюань, плюнь ему в лицо. Спроси, где он вчера пахал. Где он так умаялся? Ишь, дрыхнет средь бела дня. Скажи, как мама Пятая его ждала. Какой папа нехороший. Маму поздравить не захотел.
— Молебен допоздна служили, — отвечал Симэнь. — А после благодарения духов пир начался. Всю ночь пили. Я уж сегодня пораньше приехал. Немного сосну, а там к ученому Шану на прием надо собираться.
— Без вина ты жить не можешь, — заметила Цзиньлянь.
— Он же мне приглашение прислал. Не пойду — обидится.
— Только пораньше приходи. Ждать буду.
— У матушки Старшей завтрак на столе, — торопила Пинъэр. — И кислый отвар с ростками бамбука припасен.
