Старуха лукаво усмехнулась и, прикрыв рот рукой, заговорила:

— Вам бы, сударь, дома посиживать да пеночки слизывать, удочку закинуть да сразу и рыбку поймать. Только что дочку поймали, теперь и мамашу подавай? Ну, погодите, вечерком стыд поборю и поведаю ей ваше желание. А вы ее плохо знаете. Она ведь сестра мясника Вана, вон с той улицы, шестая в семье, в год змеи родилась, ей около двадцати девяти.[533] Собой, верно, хороша, но никому еще не удавалось ее покорить. Я ей скажу, а вы завтра приходите.

— Да, да, скажи, — попросил Симэнь и поскакал верхом домой.

Проводив его за ворота, Фэн пообедала, заперла ворота и не спеша двинулась в Кожевенный переулок к Ван Шестой.

Хозяйка открыла ворота и пригласила ее в дом.

— А я вчера лапши наварила, все тебя ждала, — проговорила она. — Куда ж ты пропала?

— Собиралась к тебе заглянуть, — отвечала старуха, — да с делами замешкалась. Так и не выбралась.

— А у меня и рис как раз сварился, — опять стала потчевать ее хозяйка. — Или лапши с мясом поешь?

— Только из-за стола, — отказывалась Фэн. — А чайку выпью.

Ван заварила ей густого чаю, а сама принялась за лапшу. Старуха глаз с нее не сводила.

— Видишь, как мне тяжело, — говорила хозяйка. — Бывало, с дочкой-то и тоски не знала, а теперь дом совсем опустел. Какая скука! И за что ни возьмись, все самой делать приходится. Смотри, на кого стала похожа! Кухарка — да и только! Чем так жить, лучше умереть. Разве у меня на душе будет когда покойно?! Дочку вон в какую даль занесло. И захочешь повидаться, да не тут-то было.

Она громко зарыдала.

— Так уж отродясь повелось, — успокаивала ее старуха Фэн. — Где сын, так жизнь кипит, где дочь, там тоска царит. Хоть век держи при себе дочь, все равно придется расстаться. Сейчас ты убиваешься, а добьется дочка расположения, родит сына или хотя бы дочь, и вам улыбнется счастье. Старуху тогда и не вспомнишь.

— В знатном доме либо вознесут до небес, либо свалят в яму, — отвечала Ван. — Кто знает, что будет… Пока она возвысится, наши с отцом и кости-то истлеют.

— Зачем же так говорить? — прервала ее Фэн. — Ваша барышня не глупышка какая-нибудь. Иль не рукодельница-мастерица! Богатство, говорят, за подолом тянется. Нечего за нее горевать!

Так говорили они довольно долго. Дальше — больше, речь зашла совсем о другом.

— Не осуди меня, глупую, — начала Фэн. — Хочу тебя спросить, неужто тебе не страшно вечерами одной, без мужа в пустом доме сидеть?

— И ты еще спрашиваешь! — воскликнула Ван. — Сама ж обрекла меня на такую жизнь. Вот и приходи по вечерам, вместе время коротать будем.

— Вряд ли я смогу, — возразила старуха и продолжала: — Но тебя одну я не оставлю. Хочешь найду человека?

— Кого?

— Говорят, враз у двоих в гостях не бывают, — прикрывая рот, засмеялась Фэн. — Вчера заходил ко мне наш господин. Она, говорит, без дочери-то, наверно, скучает. Тебя навестить собирается. Что ты на это скажешь? Никто не узнает, а будешь благосклонна, не придется тужить ни о питье, ни о бытье. Сойдетесь, он тебе и дом подходящий присмотрит. Зачем тебе в таком вот захолустье жить?

— Нужна ли ему такая уродина, как я? — Ван улыбнулась. — Вон у него жен сколько! И все как богини.

— Не скажи! — убеждала ее старуха. — Не зря говорят: любовнику везде мерещутся красавицы Си Ши.[534] Вот увидишь: раз придет и повадится, не отстанет. Батюшка — человек праздный. Если б он был к тебе равнодушен, наверно, не стал бы меня просить и ляном серебра одаривать. Это он мне за хлопоты с барышней. Потом видит — никого нет, стал просить, чтоб я с тобой поговорила. Он ответа ждет. А мне какой прок зря болтать! В любой сделке главное — обоюдное согласие.

— Ну, хорошо, — согласилась Ван. — Если желает зайти, буду ждать завтра.

Заручившись согласием, Фэн посидела еще немного и, рассыпаясь в благодарностях, откланялась. На другой день к ней зашел Симэнь, и она рассказала ему со всеми подробностями о своей беседе с Ван Шестой. Симэнь не мог сдержать радости и тотчас же отвесил старухе лян серебром, попросив ее накрыть стол.

Между тем Ван Шестая убралась в доме, зажгла благовония, повесила над кроватью полог и заварила лучшего чаю. Тут подоспела старая Фэн. В корзине у нее лежали куры, рыба, яства, овощи и фрукты. Она прошла на кухню и занялась приготовлением блюд, а хозяйка, тщательно вымыв руки, принялась за лапшу и лепешки. В приемной стояли до блеска протертые столы и стулья.

Вскоре после полудня прибыл Симэнь. В штатском платье, с пылезащитной маской на глазах, он подъехал верхом, сопровождаемый Дайанем и Цитуном. У ворот Симэнь спешился, велел привести коня вечером, а пока поставить на Львиной, сам же проследовал с Дайанем в дом и уселся в приемной.

Появилась со вкусом одетая и причесанная Ван Шестая и, поклонившись гостю, сказала:

— Сколько мы вам причинили беспокойства, батюшка, и не перечесть. А тут еще с дочерью хлопоты…

— Вы уж с мужем не взыщите, если что не так сделал, — проговорил Симэнь.

— Ну что вы, батюшка! — воскликнула Ван. — Как можно! Вы нам оказали такую честь.

Она отвесила ему четыре земных поклона. Старуха подала чай, и Ван поднесла чашку Симэню. Убедившись, что коня отвели, а Дайань запер ворота, Ван присела ненадолго за стол, а потом пригласила гостя в спальню.

Окна и дверь закрывали бумажные шторы. Перед кроватью в нише стояла четырехстворчатая ширма из пестрого шелка и парчи, на которой красовались вырезанные из бумаги сценки встречи студента Чжана с Инъин и шмели, упоенные нектаром цветов. На столе рядом с зеркалом теснились шкатулки, туалетные принадлежности, пудреницы, баночки, коробочки и всякие безделушки, с пола поднимался аромат благовонных палочек. На возвышении стояло глубокое кресло, в котором и расположился Симэнь.

Ван заварила чашку густого чаю с орехами и подсоленными ростками бамбука и подала ее Симэню, потом отставила пустую чашку, подсела к нему сбоку на кровати и начала болтать о пустяках. Он подметил, что она одна управляется за столом.

— Хорошо бы тебе завести помощницу, — сказал Симэнь.

— Откровенно говоря, плохо мне стало без дочки, — отвечала Ван. — Все самой приходится делать.

— Не тужи! — успокоил ее Симэнь. — Велю вон мамаше Фэн приглядеть девчонку лет четырнадцати, тебе сразу легче станет.

— Уж мужа дождусь, пусть он и серебра выкраивает, и тетушку Фэн просит.

— Зачем же ждать? — не унимался Симэнь. — Сколько понадобится, я заплачу.

— Опять вас беспокоить? — воскликнула Ван. — Мы вам и без того, надо полагать, надоели.

По душе пришлись Симэню ее речи и, когда вошла Фэн и стала накрывать на стол, он сказал ей о служанке.

— Поклонись да поблагодари батюшку, — обратилась к Ван Шестой старуха. — Есть у меня на примете девочка лет тринадцати. У тетушки Чжао на южной окраине живет. Могу завтра же привести. В бедной семье росла. Отец служит в дозоре, да пала у него лошадь. Боится, как бы начальник не выпорол, а денег нет. Вот и решил дочь продать. Всего четыре ляна просит. Как раз тебе бы подошла.

Ван Шестая поспешно сложила руки и поклонилась Симэню. Подали закуски и подогретое вино. Ван наполнила чарку, взяла обеими руками и протянула Симэню, отвешивая низкий поклон.

— Достаточно и обычного поклона, — проговорил он, сделав знак рукой.

Ван покорно улыбнулась и села сбоку на скамеечку. Старая Фэн подносила одно яство за другим, подала она и искусно выпеченные пирожки. Ван положила в тарелку мяса с овощами и протянула Симэню.

Они пировали вдвоем. То и дело вздымались чарки. А Дайань и старуха Фэн пристроились на кухне, но