— На Сахалине уголь. А ведь теперь уголь возят в Китай и на Сандвичевы острова из Европы и продают по тридцать долларов за тонну. Япония откроется — тоже потребуется уголь, — рассуждал вечером в кают-компании Чихачев. — Я уверен, что если бы на Амур и на Сахалин переселить сто тысяч народу, то через десять лет богатство жителей исчислялось бы многими тысячами. Пока это мечты несбыточные. Но вот я кончу походы и непременно составлю капитал на акциях для разработки природных богатств Сахалина и Приамурья!
Римский-Корсаков знал, что Николай Матвеевич — наследник большого состояния. Он, конечно, мог мечтать о компании. Видно, Бодиско заразил его.
— Такая компания могла бы устроить пароходное сообщение между Россией и Америкой!
— И я пожертвую однотретное жалованье и куплю одну акцию вашей будущей компании! — полушутя заявил командир судна, чувствуя себя в этот момент как бы зависимым от своего богача лейтенанта.
Римский-Корсаков когда-то дружил с Геннадием Ивановичем, но у каждого были свои замыслы. Невельского привлекали открытия, а Воина Андреевича — машины и конструкции судов. Теперь Невельской требует машин, он без них бессилен. А Римский-Корсаков рвется к открытиям, он увлечен, воодушевлен подвигами Невельского, ему тоже хочется внести свою лепту в общее дело. И он вносит ее, и это радует, освежает душу, словно он сам совершает что-то очень важное. Да и в самом деле! Как подумаешь, ведь он ведет в лиман Амура за всю историю реки первое паровое судно.
На другой день судно бросило якорь в небольшой бухте. На берегу видны строения. Корсаков, Чихачев и доктор Вейрих на двух шлюпках с вооруженными матросами пошли к берегу.
Их встретили чернобородые и лохматые айны в рубахах из травяной рогожки. Началась меновая. Айны отдали Корсакову пуда два свежей лососины за нож.
— Хватит, ваше благородие, на четыре варки! — приговаривал, сбрасывая тучных рыбин в корму шлюпки, усатый и чернобровый боцман Асаян.
Один из айнов принес кусок каменного угля.
— Гладкий и твердый в изломе! — удивился Корсаков.
— Настоящий антрацит! — сказал Зарубин.
За строениями по долине — высокая трава. По склонам гор — пихта, ель, дубняк, клен. У ручья — дубы и огромные ясени.
— Здешний климат, видно, не так суров, как наш петербургский! — заметил Воин Андреевич. — У нас в Петербурге ясень растет только посаженный, а здесь — в естественном состоянии. А вот тополь, ольха, пробковый дуб!
Вошли в жилище айнов, познакомились с женщинами. Корсаков и Чихачев ходили со стариками в горы.
Ледяная вода в ручье, кругом много дубов, русские березы. И на морском берегу, и на отмелях у речек — золотистый песок. Масса родников! Тут же заросли бамбука.
«В Японии никого на берег не пустили, так хоть тут бамбук посмотреть. Растительность густая, мощная. Почва только ожидает обработки!» — думал Воин Андреевич.
Айны объяснили, что зимой бухта эта не замерзает.
…На следующий день горы на берегу стали выше. Их кряж подошел к самому морю. Повсюду крутые каменные отвесы, а выше — остроголовая россыпь пихт. С гор падают по камням белые от пены потоки воды. Один низвергался прямо в море огромным водопадом, другой, падая с высокой скалы, рассеивался, превращался в дождь. Аромат пихтового леса сегодня особенно густ.
— Вон черные потеки на скалах, — сказал инженер Зарубин, — это от угля.
— Неподалеку должен быть мыс Дуэ, около которого, по глазомерной карте Бошняка, находятся главные залежи каменного угля, — объяснял Чихачев.
Среди моря видны три скалы под берегом…
— Вот и мыс! Залив Жонкьер! — воскликнул Николай Матвеевич.
После обеда капитан с Чихачевым и доктором Вейрихом съехали на берег.
У первого же утеса Вейрих заметил узкий, в палец толщиной, слой каменного угля.
«Трудно представить себе, как мы были обрадованы таким открытием, — писал вечером в дневнике Римский-Корсаков, — с каким рвением пустились дальше в горы и по берегу отыскивать драгоценный камень.
Офицеры и матросы расползлись по скатам гор. Чихачев на высоте ста пятидесяти футов нашел жилу каменного угля, идущую косо, через весь холм.
На следующий день опять весь экипаж искал уголь. Чихачев, идя по берегу моря, нашел два богатых пласта.
— Идут вертикально, — следовательно, удобно брать.
Попов на шлюпке отправился обследовать устье речки.
— Для таких судов, как наше, — доложил он, возвратившись, — речка доступна в высокую воду!
— Следовательно, — заключил его рассказ Воин Андреевич, — в ловких руках, по соседству с такими залежами угля, место это со временем может стать бойким, торговым и благоприветливым портом!
Чихачев в поисках угля дошел до селения и возвратился с целой ватагой гиляков.
— Невельского знаем! — заявил по-русски один из них, почтенный на вид, с проседью в лохматых волосах, одетый в шубу из черного медведя.
Тут же его товарищи, кто в тюленьей шубе, кто в русской рубахе. Все босые.
Римский-Корсаков поразился, услыхав из уст этого народа имя своего старого товарища.
Утром матросы ломали уголь, набирали его в мешки и относили к шлюпкам.
— Даром, ваше благородие! — радостно говорили они капитану. — Бери сколько хочешь!
— Какая благодать! Прямо всюду уголь!
Вся команда перемазалась углем. Свезли котлы и стали греть воду. Вечером в палатке устроили паровую баню.
— Зайдем сюда обязательно на обратном пути! — говорил Корсаков.
На судне жгли уголь в топке.
— Горит отлично! Не хуже валлийского! — говорил Зарубин.
— Даром, Воин Андреевич! — приговаривал пожилой кочегар. — Пять тонн нагрузили! Вот богатеющие места!
Римский-Корсаков только дивился в душе, чему радуется команда. Разве им есть какая-то выгода от того, что уголь берем даром?
Попов не выпускает из рук инструментов.
Появился Татарский берег. Он угрюм, скалист, похож на берега Скандинавии.
Сахалинский тоже становился суровей. Местами на нем сплошные пески. А вдали лесистые возвышенности.
Оба берега начинают сближаться. Горы пошли ниже. Местами на обоих берегах сплошные леса хвои и березы.
Шхуна не раз садилась на мель, приходилось возвращаться.
«И то просто, когда есть уголь! Какая прелесть — судно паровое!» — думал Чихачев.
Но и это судно временами так садилось, что приходилось часами работать, прежде чем удавалось стянуться.
Вечереет. Впереди бушует бурун.
— Возможен риф! — говорит Римский-Корсаков. — Против такого чиновника нечего храбриться.
Отдали якорь и стали ждать утра.
Солнце всходило, когда между двух мысов вошли в лиман.
— Хорошо, что я вчера вовремя остановился! — говорил капитан, очень довольный тем, что наконец убедился сам и может теперь доложить адмиралу, что фарватер существует.
«Итак, мы теперь в лимане Амура, к которому проложили путь сами, и я благодарю бога за то, что он дал мне довольно смелости, чтоб предпринять и вполовину кончить такое дело, которое может иметь влияние на судьбу этого края и тем принести пользу России. Стараюсь заставить молчать свое тщеславие, но едва ли хватит на это хладнокровия, — записал в свой дневник Воин Андреевич. — Стали мы на якорь в
