— Кланяйтесь нашей косе, — тихо и, как показалось Римскому, с горечью сказала она на прощанье.
Невельской подарил Римскому огромную доху из овчин.
— Чтобы приезжали к нам почаще!
Воин Андреевич закутался, уселся в нарты. Чумбока вез его. Гольд в тулупе с остолом в руках. Собаки помчались.
— И тебе на Японии был? — спросил гольд.
— Был, брат!
— Моя тоже был, на японской рыбалке работал, давно! Невельского еще не было.
Заехали в тайгу. Дорога накатана. Чумбока вдруг придержал собак и как бы со страхом осмотрелся по сторонам.
— Ниче не слыхал?
— Нет.
Чумбока подождал некоторое время.
— Я тоже ниче! — наконец спокойно сказал он и тронул собак.
Невельской предупредил Воина Андреевича, что проводник вполне надежный и бывалый.
— Моя тоже есть оружье! — сказал Чумбока. — Есть пистолет, и вот ружье привязано. Если нападают — стреляем!
— Кто же может напасть?..
— А черт ни знает! Тибе держи пистолет близко. Смотри хорошо, не спи! И как раз быстро приедем.
Римский озаботился. «Неужели может быть какая-то опасность?» — подумал он. Ему не верилось. Но он невольно насторожился и не сомкнул глаз всю дорогу.
До косы доехали благополучно. Ноги приходилось держать на полозьях нарт. С непривычки они одеревенели. Чумбока помог подняться и сказал серьезно:
— Морем ходить умеешь, а тайгой еще трудней!
Чумбока взял на плечо мешок со свежемороженой рыбой.
Пошли в казарму. Вейрих, оказывается, уехал, гиляки уже узнали, что появился русский доктор, и пригласили его в стойбище.
— Он теперь начнет ездить тут на визиты! — сказал инженер Зарубин.
Пока приводили в порядок заброшенный и промерзший флигель, Римский расположился в казарме.
Большой стол вымыт и выскоблен добела, как и пол, и нары, и табуретки. В углу у огромной печи сушится обувь. У плиты хлопочет Алена, снявшая сегодня свою черную шаль. Ее светлая небольшая голова открыта. Лицо сильное, красивое. Ребятишки ее здесь же, на нарах. Она живет в соседней казарме, выстроенной для семейных, но почти весь день проводит здесь. Она как хозяйка в этой чистой казарме. Опять печет лепешки.
…Вечер. В казарме тепло. Римский сидит с дневником у конца стола на табуретке, снявши обувь и мундир. На сегодня все распоряжения отданы. Вейрих и Зарубин уже спят. Завтра инженер поедет в Николаевск там его ждут Невельские и Сгибневы.
Казак и двое матросов из экипажа шхуны обуваются в сухие валенки у печи. Надели полушубки и дохи, взяли ружья.
Подошел боцман Козлов, и Корсакову слышно было, как он сказал:
— Не зевать, ребята, время военное!
Боцман повел караул в обмерзшую дверь. На нарах вполголоса разговаривали.
В январе море замерзло, и Римский с матросами и казаками ходил по ледяной степи охотиться на тюленей. В хорошую погоду они выползали из пропарин.
«Словом, я переживаю все заново, за Невельского, — думал Римский, поражаясь своему здоровью. — Все, кроме семейного счастья! Неужели вечно будет моей семьей мой экипаж?»
На шхуне «Восток» мачты обмерзли и белы… Море вдали не замерзло; кажется, там темный берег и в нем странно сияет очень яркое отражение солнца.
Вейрих опять в отъезде, лечит гиляков, нашел тут какие-то новые, не известные никому болезни. Завтра Воин Андреевич едет в Николаевск.
В казарме все спали глубоким сном, когда матрос Васильев при свете лучины стал тесать щепы из высохшего у горячей печи полена. Казак Аносов слез с нар, надел торбаса и накинул тулуп. Теперь он возит воду с реки Иски. Стукнула дужка ведра. Это в казарму пришла Алена. Слышно, как она подняла деревянную крышку у кадушки и зачерпнула воду, как капли с ведра капали в кадку. Зашлепали босые ноги по полу. Вода хлынула в котел. Вскоре лучины с треском занялись в печи. С нар сполз Чумбока.
— Че, утро? — спросил он. — Капитан, пора ехать! Пистолеты заряжай!
— Не пугай! — весело отозвался Римский-Корсаков.
Доктор спал крепко. И он и Римский в сильные морозы ночевали в казарме. Дверь открылась. Вошла маленькая дочка Калашниковой.
— Ну, пришла? — спросил ее Васильев.
— Мамке помогать! — бойко ответила девочка.
Стали один за другим соскакивать с нар матросы. Завтракали за большим столом. Потом боцман Козлов приказал строиться. Вышел Аносов, черноватый, с бороденкой клином, обмерзшей, как сосулька. Кажется, что казак засунул подбородок до самых губ в хрустальный бокал.
— Воды привез! Пейте, ребята, на здоровье! Хорошая водица! — сказал он и стал раздеваться.
Алена подала ему на стол мутовку с кашей.
— Стройсь! — раздалась на улице команда младшего унтер-офицера. Матросы идут сегодня в лес рубить дрова.
Алена подошла к капитану, подала узелок в чистом платке.
— Воин Андреевич, будьте добры, отвезите от меня пирог Екатерине Ивановне, — сказала она. — А вот это вам, на дорогу!
— Спасибо тебе, красавица! — ответил Римский-Корсаков.
Через полчаса нарты уже мчали его по заливу. Горы с лесом надвигались с обеих сторон. В разлоге у подошвы их дымились трубы из полых деревьев в гиляцком зимнем стойбище.
Невельские за большим столом угощали вином и сладостями двух китайских купцов. Геннадий Иванович рекомендовал гостей как старых своих знакомых и приятелей, с которыми он впервые встретился на Тыре.
— Че, ваша англичанина победила? — сияя, спросил Римского-Корсакова толстощекий Тин Фа. — Наша слыхала! Кругом слыхала!
— Наш генерал очень доволен, — говорил другой купец, Ургэн, высокий, в черной одежде, похожий на ученого, каких Римский видел в Шанхае.
Зима быстро проходила.
Еще летом и осенью к устью Амура в залив Счастья один за другим приходили компанейские транспорты из Аяна и Охотска. Из этих городков вывозилось компанейское имущество, товары, меха, оборудование мастерских, мебель и сундуки чиновников. Оказалось, что в маленьком Аяне были огромные запасы продовольствия. Бочки с маслом стояли там годами, в то время когда годами же Амурская экспедиция голодала. Но теперь ждали врага и боялись, что он все захватит, явившись весной с кораблями. Все обнаружилось. Настоящие богатства стали видны лишь во время эвакуации.
Екатерине Ивановне даже удалось купить пианино у одного из торговцев, вывезшего свои товары и вещи на казенном транспорте из Аяна.
Так зима с пятьдесят четвертого года на пятьдесят пятый была первая неголодная зима на устьях Амура.
Вечерами офицеры играли в карты или готовили любительские спектакли. «Все это очень мило, —
