Право, лучше про Обломова!
Гончаров все больше погружался в свой замысел. И у китайцев есть обломовщина, и у англичан, это свойственно человеку вообще. Опять думал, что обломовщина с особой силой проявилась в России, с ее необъятными просторами, где помещики самовластны, где надо разбить, уничтожить крепостное право, пробудить общество.
В Сибири нет крепостного состояния, и вот уж тип русского человека меняется, он бойчей, самостоятельней, грамотней. В этом Муравьев прав.
Много достоинств знал Гончаров за русским. Но как человек страстный, он не желал стеснять себя. Надо было ударить в самую сердцевину. А если стеснишь себя — книги не будет.
Тут и Штольц кстати! Пусть крепостники наши возмутятся, им без немцев и варягов жить нельзя.
Думал он и о том, что эпопея «Паллады» окончилась печально. И жаль судна.
«Обломов» потому еще нужен, что у нас в одном месте люди трудятся за многих, надрывая себя, а в другом мертвеют от лени. Память «Паллады», память погибших в Хади, память героев Амура побуждали его писать. И вспомнил он сквозь дрему, как море скрывалось за горами.
Думал и думал, пробуждаясь, видя полосатые столбы и кокарды… и снега чистейшие…
Все, все чиновничье! Россия пока страна чиновников, а Сибирь еще более. Герои — чиновники, хоть и редки. Тираны — чиновники. И просто чиновники. Народ стонет от чиновников.
Глава семнадцатая
СКАЗ О СТАРЫХ ТОВАРИЩАХ
Любимый мой моряк Невельской, который теперь на устье Амура, он всякий раз бывает у меня, когда едет в Россию.[122]
В осенний шторм в Охотском море уголь кончился, и шхуна шла под парусами. Ее сильно отнесло к югу. День и ночь матросы откачивали воду из трюма. Течь усиливалась. Воин Андреевич Римский-Корсаков решил переменить курс. Все вздохнули облегченно, когда он объявил, что идут не в Аян, а в Петровское и станут в заливе Счастья на зимовку.
— Но как же почта? — спросил доктор Вейрих.
— Почта ходит у Геннадия Ивановича на оленях в Аян. Так и пойдут рапорты. Время зимнее, дороги в эту пору в Сибири хороши. Мы не смеем рисковать судном и вряд ли сможем дойти благополучно с такой неисправностью.
Петровское зимовье еще в прошлом году понравилось Воину Андреевичу, после того как прошел он весь лиман. Написал тогда восторженное письмо домой. Впервые за время двухлетнего плавания почувствовал Воин в Петровском дыхание родины. Стояла осень, холодало, а в зимовье все было в образцовом порядке, уютно и опрятно на тот особенный лад, как бывает у коренных заботливых северян, когда готовятся они к зиме, которую любят и ждут. Даже некоторую зависть испытывал Римский, считая, что вот где люди живут и трудятся по-настоящему, им никому не стыдно будет потом в глаза взглянуть. Дело делалось нужное.
Вторично он побывал в Петровском нынче и заходил не раз. Уходя в Аян, съезжал на берег проститься с Геннадием Ивановичем. Зимовье уже наполовину опустело, все, что можно было, из него отправили в Николаевск. Туда же уйдет Невельской с семьей. Воину жаль было и Геннадия, и его жену. Но прожили они такую жизнь, которую самому хотелось бы повторить, поэтому Воин охотно шел в Петровское, которое казалось ему привлекательным и сейчас. Бараки для зимовки людей там отличные. Если брошены, то можно вытопить их и быстро привести в надлежащий порядок. Рядом в лесах — охота, на заливе — зверье морское и рыба.
Такому небольшому судну, как шхуна, зимовать в закрытом заливе Счастья очень удобно.
Геннадий Иванович — старый товарищ, с ним вместе отрадно зимовать, а ведь Николаевск будет рядом. Екатерина Ивановна — дама приятная. Из-за нее одной можно пренебречь приказами губернатора и идти туда на зимовку.
Едва решение идти в Петровское было принято, как наутро море стало стихать, погода переменилась, и вскоре завиднелись хребты в сплошном снегу, как сугробы.
— Видно, нынче снега глубоки! — говорили матросы.
Судно подошло к косе. Тут уже зима, снег покрыл все пески, на заливе ледок. Пришли позже, чем в прошлом году. В прилив тонкий лед сломало, шхуна вошла в залив, бросила якорь. Трубы на бараках дымились. Римский съехал на берег. Его встретил боцман Козлов. Оказалось, что помещения исправно топятся, в них зимует небольшая команда из местных казаков и матросов.
Вошли в барак. Красавица Алена, угощавшая прошлой осенью Воина такими вкусными лепешками на зверином сале, поклонилась и пригласила к столу.
Боцман рассказал, что служит тут бессменно с пятидесятого года, пришел на «Байкале» из Кронштадта.
— Пятую зиму зимую!
Начался отлив, и лед вынесло в море.
Воин Андреевич послал на собаках казака с письмом в Николаевск и решил до получения ответа от Невельского команду на берег не свозить и вообще ничего не предпринимать без Геннадия Ивановича. Ночью ударил сильный мороз, и залив снова покрылся льдом.
Воин знал, что место тут суровое, жизнь трудна, придется самим добывать свежую пищу. Это не страшило его, а, напротив, казалось привлекательным. Хотелось испытать силы и сравнить себя с теми, кто жил тут так долго. Отбросить прочь сибаритство, к которому привык, плавая с комфортом между портами иностранных колоний, где тебе предоставляется за деньги все, что желаешь, где тебе подают карету, посланную местным начальством, и сипай ждет с травяным зонтом.
Невельской вечером играл в карты с Петровым и двумя офицерами с «Дианы», когда прискакал казак на собаках с письмом Римского. Вне себя от восторга, что Камчатка спасена и Воин прибыл на зимовку, Невельской вскочил и, чуть не плача от радости, прочел письмо жене и товарищам.
— Шхуна у нас зимует! Завойко разбил врага!
Чуть свет на свежих собаках Геннадий Иванович помчался на косу узнавать подробности о победе, отправлять почту и устраивать Воина Андреевича с экипажем. После полудня завиднелось море. Невельской ехал впервые на косу после того, как покинул ее. Намело снега, мороз крепок, виден блестящий лед на заливе, и скоро уж такой толстый установится, что слабые здешние приливы и отливы его не потревожат. Придется лед выкалывать вокруг шхуны. Для ее зимовки Невельской знал прекрасное надежное место.
Коса, с ее зданиями, с флигелем, где он прожил годы, где дочь умерла, с батареей, со старым бригом «Охотск» на берегу, со снегами и кладбищем, была местом, дорогим его сердцу. Ныне картина оживлена видом шхуны. Оставив собак, Невельской пошел по свежему льду со встретившим его Козловым и вскоре был у Воина Андреевича в каюте.
— Целая одиссея! — восклицал он, слушая в этот вечер рассказы Корсакова.
На подходе к Петропавловску Римский встретил гребное судно, убегавшее от врага, под командованием боцмана Новограбленых. Тот предупредил, что в Петропавловске бой. Воин Андреевич сдал ему часть почты, сам ушел в пролив, ходил по Охотскому морю, встретил наши бриги, шедшие на Камчатку, предупредил их об опасности. Дни были тревожные, никто не знал, что в Петропавловске. Корсаков пошел на Курилы, на одном из островов у подножия огромной сопки пристал подле маленькой компанейской фактории, где жил среди курильцев единственный служащий ее — финн.
Много насмотрелся Воин и натерпелась его шхуна, пока не подошли к селению на западном берегу Камчатки и частично не узнали там новости. Послал письмо в Петропавловск, уходил от штормов в море, опять пришел к селению, взял почту, присланную от камчатского губернатора. Оказалось, что враг, уходя из
