восточного». Однако за обстоятельствами, способствующими сближению Украины и Москвы, обыкновенно забывали упомянуть и то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет элит русского и украинского общества. Старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правящее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей — вместе с Польшей и Литвою — в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации военного потенциала казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая с точки зрения будущности Речи Посполитой, толкала казачество то в сторону Москвы, то к Крыму и султану.
Здесь следует учитывать воздействие двух обстоятельств, упрочивающих московский выбор. Во- первых, огромное значение имел религиозный вопрос, стремление защитить православную веру. Во-вторых, симпатии к Московскому государству низов украинского общества. Мечтая избавиться от ненавистной «панщины», религиозного и национального угнетения, крестьянство вовсе не испытывало того трепета перед шляхетскими правами и польской культурой, который был свойственен старшине. В последующем, когда московское правительство столкнется с постоянными колебаниями верхов казачества, эти устойчивые настроения низов станут одной из опор царского владычества на Украине.
Что бы ни писали позднее историки и как бы ни складывались в последующем русско-украинские отношения, решение Переяславской рады о принятии московского подданства носило характер национального выбора. И даже если Хмельницкий и его преемники обращали свой взгляд на восток в поисках выгод сиюминутных, с легкой готовностью отречься, торгуясь с Москвою Варшавой, а с Варшавой — Москвой, не эти настроения были определяющими. Правда, современные украинские исследователи следом за классиком украинской истории М. Грушевским пишут, что Б. Хмельницкий ставил целью завоевание «полной государственной независимости Украины в ее исторических границах». По их утверждению, эта государственная идея стала главенствующей для украинского народа в последующие десятилетия и даже столетия. Отступление же от нее и компромиссы, такие, как обращения за подданством в Москву, имели целью сохранение государственности и были порождены «неблагоприятными условиями». Спору нет, национально-освободительное движение или даже украинская национальная революция середины XVII столетия (так не без серьезных оснований трактуют многие украинские исследователи эти события) протекала в непростой обстановке. Однако ссылка на «неблагоприятные факторы» — слабое объяснение, почему проект создания независимого Руського (Украинского) государства оказался неосуществим. Причины следует искать все же в самом украинском обществе, причем не только в узкокорыстной позиции старшины, нередко выдаваемой за всеукраинскую позицию, а в предпочтениях и реальном выборе рядового казачества, населения городов и сел.
Украина вошла в состав Московского государства, сохранив за собой широкую автономию — гетманщину. Далее же произошло то, что, собственно, должно было произойти. В одном государстве оказались соединенными элиты, отличные по политической культуре и менталитету. Это не могло не привести к исподволь нарастающим противоречиям и к столкновениям. Уже во время переговоров в Переяславле разность представлений дала о себе знать, когда старшина потребовала от московского посольства царского клятвоцелования, гарантирующего права и вольности Войска. Украинская сторона исходила из практики Речи Посполитой. Но приносить клятву за государя — о таком московские послы и помыслить не могли! В Русском государстве с его тяжелым самодержавным строем сложился иной тип взаимоотношений правителя с подданными: смиренная челобитная «государевых холопов» и в ответ «государевамилость», дарующая те или иные права по царскому разумению и воле. Эта же всемогущая самодержавная воля в любой момент могла изменить, а то и вовсе отобрать права. И если для московских подданных подобный стиль взаимоотношений был нормой, то в глазах новых подданных столь свободная трактовка войсковых вольностей была законным основанием для разрыва всяких отношений. Так был обоснован разрыв с польской короной. Так позднее обосновывали свой разрыв с московскими государями гетманы, с завидным упорством приносившие присягу царям, а затем отступавшие от нее.
Дело, однако, не просто во взаимных обидах. Надо иметь в виду, что самодержавно-имперская логика с трудом уживалась с самим понятием автономии, тем более достигшей такой степени, какую она имела в поздней гетманской Украине. Империя стремится к универсализации, особенно в тех частях, которые считает исконно православными. Оказавшись в составе Московского государства, а затем Российской империи, Украина была «обречена» на утрату автономии. Так что «московское вероломство», о котором писал Федотов, — это прежде всего результат и следствие имперского развития. Взаимные обвинения в нарушении договоренностей, вплоть до того, что Петр, обязанный защищать своего «вассала» — Украину от нашествия, в этом ей отказал (отсюда «законное» право Мазепы искать другого «потентанта» и сюзерена), мало что дают для объяснения, кто прав и кто виноват. Неверна сама постановка вопроса. Москва действовала согласно своей самодержавной логике, нимало не сомневаясь в своем праве так поступать. Когда Карл XII двигался по территории Речи Посполитой, войска методично разоряли чужую страну, претворяя в жизнь жолквивский план. Когда шведы ступили в Великороссию, принялись за свою территорию и разорили бы ее ради ослабления неприятеля до самой Москвы. Но король свернул на Украину — и запылали малороссийские нивы и хаты. Петр не делал различия — вел войну согласно разработанному плану. Действовала логика войны, а не козни против малороссов. Между прочим, в этом заключалось исполнение обязательств защитить территорию, ведь защитить — значило разбить Карла XII. Напомним, что если сюзерен защищает вассала, то вассал верно служит сюзерену. Но присланный в начале Северной войны на театр боевых действий казачий корпус под командованием нежинского полковника Обидовского был возвращен назад. «Лучше умереть, нежели с ними служить, а на добычу и на разоренье таких не слыхано», — жаловался в декабре 1701 года на украинских казаков царю Б. П. Шереметев. Признание красноречивое — Борис Петрович и сам был мастер пограбить, но тут столкнулся с такими мастерами, что не сумел их унять. Но не меньше было жалоб украинцев на начальных русских людей. Стычек было множество: «А что между нашими людьми и приезжими москалями драк бывает, того и описать невозможно».
В плеяде последних гетманов Мазепа — личность, по-своему выдающаяся. Умен, образован, гибок. Но ум и образованность — вовсе не гарантия высоких нравственных качеств. Ведущие черты личности гетмана — эгоцентризм, властолюбие, главные способы их удовлетворения — беспринципность и неразборчивость. Чувство благодарности было мало ведомо Мазепе. Его жизненный путь — бесконечная цепь предательств и интриг. Попытка некоторых украинских исследователей оправдать подобное поведение стремлением гетмана послужить «отчизне» не кажутся убедительными. Напротив, грустной представляется история страны, в которой личности, подобные Мазепе, претендуют на роль национального героя.
Разумеется, в поведении Мазепы отразились тогдашняя политическая культура и нравы, плохо уживавшиеся с божественными заповедями. Правители, государственные деятели совершали поступки, нравственная оценка которых вызывает, в лучшем случае, вздох сожаления. Мазепа — сын своего времени. Чтобы выдвинуться, а затем удержаться, он принужден был постоянно лгать и интриговать, интриговать и лгать. Эти способности он довел до совершенства. Ему удавалось до последнего мгновения пребывать в образе верного подданного и друга с людьми, которых он предавал. Причем даже тогда, когда измена им была вынянчена и нож занесен. Он мог быть душой заговора, как в случае с гетманом Самойловичем, но при этом формально остаться как бы в стороне. Далеко не простодушный, Петр до последнего не верил в бегство гетмана к шведскому королю и требовал неопровержимых доказательств предательства. И вовсе не случайным кажется суровый приговор Мазепе, вынесенный А. С. Пушкиным: «Однако ж какой отвратительный предмет! Ни одного доброго, благородного чувства! Ни одной утешительной черты! Соблазн, вражда, измена, лукавство, малодушие, свирепость…»
Еще раз подчеркнем: образ народного заступника, который, по определению одного украинского поэта, «сердцем боль народа чуял», плохо вяжется с образом Мазепы. Вместе со старшиной гетман вел наступление на права крестьян и рядового казачества, стремясь всеми способами добиться полного «послушества». Инициатива в этом исходила от Мазепы и «бунчукового и значкового товарищества» — генеральной и полковой старшины, а вовсе не от Москвы с ее крепостническо-помещичьим укладом. Распространение «панщины» во время продолжительного гетманства Мазепы, как, между прочим, и его продолжительное служение царю Петру, — одна из несомненных причин нелюбви к нему со стороны народа.
