имело два следствия. Во-первых, шведский король отныне мог активнее вмешиваться в польские дела и озаботиться поиском своего кандидата, призванного сменить на престоле Августа. Во-вторых, можно было перестать беспокоиться о снабжении собственного войска и перейти к широким реквизициям, по принципу «война кормит войну». Для Речи Посполитой наступали тяжелые времена, превратившие страну в огромный постоялый двор, посетители которого — иноземные армии — упорно отказывались платить по счету.
…Отступление поляков поставило саксонцев в трудное положение. Август принужден был двинуть пехоту на центр шведских позиций. Одновременно саксонская кавалерия двинулась в обход правого фланга неприятеля. Командовавший здесь Реншильд быстро загнул фронт эскадронов, которые встретили саксонцев «караколем» — переменной стрельбой, а затем кинулась на противника с обнаженными палашами и шпагами. Саксонцы не уступали. Лишь постепенно выявилось превосходство шведов, достигнутое благодаря тесному взаимодействию кавалерии и пехоты. Все закончилось переходом шведов в общее наступление. Шведская кавалерия, выстроившись плугом, обрушилась всей своей массой на противника. Этого саксонцы уже не выдержали. Шеренги их были опрокинуты. Часть кавалерии бежала с поля боя, часть оказалась загнана в болото и там изрублена. Карл одержал блестящую победу, принесшую ему, однако, сомнительные политические дивиденды. Католическая Польша не отступила от своего короля, которому удивительно быстро удалось оправиться от поражения и собрать новую армию.
Началось скучное преследование саксонцев и поляков по дорогам Речи Посполитой. Это преследование иногда заканчивалось схватками, иногда — захватом городов, таких, как Данциг, Краков, Львов, Познань. Но до конечной цели, которую поставил перед собой Карл, по-прежнему было далеко. Своевольная польская шляхта не спешила принять его условия и определиться с судьбой Августа II. Не потому, что питала особую привязанность к своему королю, а из-за ущемленной национальной гордости. Полякам трудно было примириться с тем, что их исконное право выбирать монарха пытается присвоить пришлый государь-протестант. К тому же из-за реквизиций, поборов и грабежей отношение к незваным гостям становилось все более враждебным. Вскоре поляки от угроз перешли к настоящей партизанской войне. У шведов стали безвестно исчезать отставшие от частей солдаты, а то и целые отряды, отправленные для фуражирования.
Ответ последовал незамедлительно. Шведы не церемонились. Действовал принцип коллективной ответственности. Иначе говоря, чинить расправу стали с каждым, кто попадался под горячую руку. Карл XII наставлял Реншильда: «Жителей деревень, которых вы схватите, при малейшем подозрении в неблаговидных против нас поступках следует повесить, чтобы они боялись и знали, что если нас разозлить, то не будет пощады даже для детей в колыбели». Королевское слово не расходилось с делом. «Недавно я приказал сжечь целый город, а его жителей — повесить», — говорит Карл генералу, не удосужившись даже сообщить название несчастного городка (то был город Нешаву), стертого по его приказу с лица земли. Подобные действия «освободителей» от «канальи-саксонца» очень скоро напомнили полякам о самых мрачных временах знаменитого «потопа» — шведского вторжения в Речь Посполитую в 50-е годы XVII столетия.
Всепольский сейм призвал шляхтичей к оружию. Но Карл все же не напрасно пестовал недругов Августа — в ответ на скорую руку была сколочена прошведская конфедерация во главе с познаньским воеводой Станиславом Лещинским. Последнего, пусть и не сразу, Карл стал прочить в польские короли. В конце концов это ему удалось. Однако штык, пускай даже такой острый, как шведский, не мог заменить добрую волю подданных. Первое явление Лещинского на троне оказалось кратковременным. После Полтавы никто из поляков не стал защищать своего марионеточного монарха, и корона Пястов вернулась на голову, или, точнее, пышный парик Августа Сильного (кстати сказать, эту самую корону Август в 1706 году предусмотрительно увез с собой, из-чего Карлу пришлось делать для своего «обворованного» ставленника дубликат).
Впрочем, в 1703 году до всех этих событий было еще далеко. Пока же Август прилагал отчаянные усилия сохранить свой престол, а Карл XII — его отобрать. Последнему это дорого стоило. «Польская трясина» все сильнее засасывала шведского монарха. Такой поворот более всего устраивал Петра I. И дело не столько в завоеваниях, которые он мог сделать в Ингрии и Лифляндии, сколько в возможности получить драгоценное время для военного строительства.
Успехи царя в Прибалтике заставили обеспокоиться членов шведского Государственного совета. Здесь опасались, что оставленный без присмотра царь московитов со своей армией окрепнет настолько, что потом с ним будет трудно справиться. Первый министр, граф Пипер, хорошо осведомленный о царивших в Стокгольме настроениях, умолял короля двинуться на Север: «Для Швеции это гораздо важнее, чем решать вопрос, кому сидеть на польском престоле». Но Карл оставался при своем мнении. Сначала низложение Августа, затем уже вторжение в Россию.
Усилия по сколачиванию антиавгустовской конфедерации постепенно стали давать свои плоды. Видя, с каким упорством Карл XII гоняется за Августом, в Польше пришли к мнению, что единственный способ избавиться от шведов — это избавиться от… саксонского курфюрста. К тому были убедительные доводы: громкие победы шведов, разорение имений сторонников Августа, посулы Лещинского. В Варшаве был собран элективный сейм. Во время его работы в среду шляхтичей-депутатов затесались темные личности в жупанах и венгерских кафтанах. Они почти не говорили по-польски, но зато принимали воинственные позы и кричали «виват!» при имени Станислава Лещинского. Как оказалось, то были шведы, на время облачившиеся в польские одежды. Задача у них была простая — всеми способами внушить депутатам большую «лояльность» к ставленнику Карла XII. Среди прочих и этот немудреный аргумент оказался веским. Мало кто, стоя рядом с такими убедительно ярыми почитателями познаньского воеводы, мог открыто усомниться в достоинствах кандидата на трон. В ноябре 1705 года новоизбранный 27-летний король Станислав Лещинский подписал с Карлом мирный договор, согласно которому, Польша превращалась в союзника Швеции. Для Стокгольма это был несомненный выигрыш. Для Речи Посполитой рокировка королей таковой не была. Теперь ей предстояло под шведскими знаменами воевать с Саксонией и Россией. Впрочем, далеко не все в Речи Посполитой признали законным избрание Станислава Лещинского. Партия Августа II продолжала поддерживать прежнего короля и сотрудничать с царем.
Петр с нарастающей тревогой следил за событиями в Речи Посполитой. Несмотря на военную и финансовую помощь, которую он оказывал Августу, трудно было предсказать, как тот поведет себя в трудную минуту. Царь по-прежнему выказывал Августу внимание, был подчеркнуто предупредителен и любезен, но доверия уже не было: союзник был из тех, кто при подходящем случае только вильнет хвостом — и поминай, как звали. «В короле крепости немного», — предупреждал царя посланник при дворе курфюрста князь Григорий Долгорукий. Петр и сам знал, что в курфюрсте «крепости» мало. Зато он виртуозно умел клянчить и вымогать. «…От короля всегда — дай, дай, деньги, деньги», — в сердцах жаловался на Августа Петр Меншикову. Однако, как ни был плох Август, другого союзника не было и выход его из войны казался чуть ли не катастрофой. Оставалось надеяться на заинтересованность Августа в России да на упрямство Карла, с которым трудно было сговориться. Пока же царь активизировал действия своих войск в Лифляндии: «…чтоб сего Богом данного случая не пропустить». Расчет был прост: пользуясь слабостью шведов, забрать у них побольше городков и местечек, чтобы потом было чем торговаться. Действительно, в эти годы Петр и не заикался о включении всего завоеванного здесь в состав Московского государства. Мечтая об Ингрии, он готов был пожертвовать всеми завоеваниями в Лифляндии. Больше того, он готов был уступить даже часть Ингрии и довольствоваться только одним, главным для него «пристанищем» — Петербургом. Но это были именно мечты — шведский король и слышать ничего не хотел о переговорах с царем.
Эта неуступчивость Карла XII пугала Петра. За этим чувствовалась нечеловеческая уверенность в своих силах. Особенно беспокоился царь за Петербург, оборона которого была ослаблена с уходом лучших полков в Литву и Польшу. Приходилось считаться с возможностью внезапного нападения на город со стороны Выборга и моря. Летом 1705 года шведский адмирал Анкерштерн объявился в Финском заливе. Тягаться на море с его эскадрой, в составе которой было семь линейных кораблей, не приходилось и думать. Оставалось надеяться на финское мелководье, опасное для крупных судов, и береговые батареи, уже выручавшие Санкт-Петербург.
В начале июня 1705 года шведский адмирал предпринял попытку приблизиться к городу. Его
