все новые и новые объекты для обложения, начиная с налогов на рождение и похороны и кончая сборами с ульев и конских дуг. Беда только, что опустошалась казна быстрее, чем пополнялась, — безденежье стало неотъемлемым спутником войны.
Деньги нужны были не только для армии, но и для союзника. Август выказывал воинственность и верность союзу, лишь получая из Москвы денежные вливания и помощь войсками. Переговоры с королем в марте 1701 года в Лифляндской Бирже обошлись Петру в кругленькую сумму: в течение трех лет ему надо было выплачивать курфюрсту наведение войны по 100 тысяч рублей. Это не считая содержания отдельного корпуса, который должен был действовать под началом Августа.
После Нарвы Петр обретал душевное равновесие на свой манер. Уже в начале декабря 1700 года он приказал Шереметеву идти разорять Ливонию и Лифляндию «для лутчего вреда неприятелю». Причем Петр, зная склонность Бориса Петровича не торопиться, заранее ему выговорил: «Не чини отговорки ничем». Первая диверсия Бориса Петровича не принесла ему славы. Но лиха беда — начало. Такие вылазки если и не наносили большого вреда неприятелю, то благотворно действовали на русское войско, оно постепенно приходило в себя.
В 1701 году шведы попытались нанести удар по Архангельску. Карл приказал флоту организовать диверсию: «Сжечь город, корабли, верфи и запасы». Нападение должно было отбить охоту у западноевропейских негоциантов плавать в единственный порт России. А это означало, что в самый ответственный момент Петр лишится потока необходимых товаров. Однако тщательно подготовленная операция провалилась. Шведские корабли с десантом не сумели одолеть Ново-Двинскую крепость. Они потеряли два судна, посаженные на песчаные мели русским рыбаком-лоцманом Иваном Рябовым. Царь был крайне обрадован таким оборотом дела, ставшим для него «нечаянным счастьем».
Однако главные события происходили в Восточной Прибалтике. Здесь против Шереметева действовал шведский отряд численностью 7–8 тысяч человек. Для защиты шведских владений этого было совершенно недостаточно. К тому же составляли этот отряд преимущественно местные жители, не страдавшие избытком шведского патриотизма. Во всяком случае, они не были готовы стоять до последнего ради Швеции, бывшей для них скорее суровой мачехой, чем родной матерью. Командующий корпусом полковник Шлиппенбах, начальник умный и деятельный, хорошо видел недостатки полурегулярных формирований и забрасывал Карла XII и Государственный совет просьбами о подкреплении из коренной территории королевства. В ответ ему было приказано рассчитывать на людские резервы провинции. Карл был по-своему прав — основные силы следовало сосредоточить против главного противника. Ошибка, как мы уже знаем, заключалась в другом — в определении королем этого самого «главного противника».
Помимо корпуса Шлиппенбаха, прибалтийские владения должны были защищать городки-крепости. Но и здесь дела обстояли неважно. Большинство укреплений устарели и находились в плачевном состоянии. Сведущие шведские фортификаторы писали, что они скорее «вредны, чем полезны». Уже знакомый нам генерал-губернатор Лифляндии Дальберг задолго до Северной войны призывал шведские власти обновить укрепления края. Иначе, предупреждал он, русские возьмут их и «получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». Но Стокгольм совершенно по-русски положился на авось и отказал в просьбе на основании отсутствия средств. Лишь с началом войны кое-что было сделано для ремонта крепостей, но эти меры явно запоздали. Однако не следует думать, что Петру предстояло иметь дело с крепостями, которые можно было разорять с легкостью птичьих гнезд. Даже наскоро подправленные и подновленные, они оставались серьезными препятствиями на пути к Балтике.
Зимой 1700/1701 года в полках Шереметева насчитывалось уже около 30 тысяч человек. Однако Борис Петрович по-прежнему предпочитал действовать мелкими партиями, состоявшими из казаков, татар и калмыков — больших мастеров пограбить и вовремя унести ноги. Такое «нерыцарское» ведение войны Петра совсем не смущало, напротив, признано было полезным для «утомления неприятеля».
Столкновения 1701 года носили локальный характер, что не мешало сторонам иногда превращать их в ожесточенные сражения. Так, у мызы Рыуге небольшой отряд Корсакова был жестоко потрепан солдатами полковника Шлиппенбаха. Тотчас с подачи шведов в европейских газетах появилось сообщение о поражении 100-тысячного войска русских (у Корсакова было менее 4 тысяч человек). Кажется, в собственные побасенки готовы были поверить сами шведы — король тотчас произвел Шлиппенбаха в генералы. Последний смотрел на ситуацию куда критичнее. Поблагодарив короля за производство, Шлиппенбах не без сарказма заметил, что предпочел бы вместо чина получить 7 или 8 тысяч солдат. Запросы, надо заметить, у генерала были весьма скромные, если иметь в виду значение для Швеции защищаемого им края. Но Карл придерживался иного мнения. Последствия не заставили себя ждать.
В конце декабря 1701 года Борис Петрович Шереметев осмелился сойтись с Шлиппенбахом под Эрестфером. Шведские дозоры вовремя обнаружили 13-тысячный отряд Шереметева, но ошиблись в его численности. Шлиппенбаху доложили всего лишь о 3–5 тысячах русских. Шведский генерал устремился навстречу, имея около 4 тысяч солдат и 3 тысяч ополченцев. После упорного 5-часового боя русская пехота сбила неприятеля с позиций и заставила отступить к Дерпту. В качестве трофеев Бориса Петровичу досталось 6 орудий, более 350 пленных и несколько знамен.
Радость по случаю победы была великая. Более чем скромный успех принес генерал-фельдмаршалу Шереметеву орден Андрея Первозванного и царскую, усеянную бриллиантами «персону». На фейерверк, устроенный в честь первой победы, ушло едва ли меньше пороха, чем на само сражение. Любопытно осмысление царем случившегося. Победа оценивалась посредством аллегорий, становившихся благодаря своеобразному петровскому стилю мышления неотъемлемой частью «викторианской практики» XVIII столетия. Голландец де Бруин, оказавшийся свидетелем празднования победы в Москве, оставил их подробное описание. Подбор фигур-аллегорий на первый взгляд кажется неожиданным и даже случайным. Однако на деле все было пронизано глубоким дидактическим смыслом. Петр не просто радовался успеху. Он превращал его в средство обучения неразумных подданных. Побуждая к усвоению языка новой культуры, царь стремился к тому, чтобы одновременно усваивалась безусловная ценность преследуемых им целей. Словом, он вербовал на свой лад единомышленников. Так, во время празднования участники могли лицезреть фигуры Времени и Фортуны с пальмовыми ветвями (напомним, что ветвями вайи народ приветствовал Христа при входе его в Иерусалим). Здесь же картуш с надписью «Наперед поблагодарим Бога!». То были призыв к терпению и уверенность в божественном покровительстве. Изображение бобра (!) с надписью «Грызя постоянно, он искоренит пень!» служило наглядной иллюстрацией поговорки про терпение и труд; настойчивый рефрент темы терпения свидетельствовал о том, что власть была сильно обеспокоена реакцией масс на растущие военные тяготы. Наконец, зритель мог видеть нарисованный древесный ствол с молодой ветвью и море, освещенное солнцем. Аллегория венчалась картушем «Надежда возрождается!». Вся композиция не оставляла уже никаких сомнений в том, как царь воспринял скромную победу графа Шереметева. Хотя и сражались на земле, но за выход к морю; бились вблизи никому не известной мызы, но за давнюю и сокровенную государственную мечту, которая теперь может стать действительностью: «Надежда возрождается!»
Шумно отпраздновав победу — Петр вообще все праздновал шумно, — царь вполне здраво оценил его с практической точки зрения: «Мы дошли до того, что шведов побеждать можем; пока сражались двое против одного, но скоро начнем побеждать и равным числом». До этого, впрочем, было еще далеко.
Как полководец Борис Петрович отличался медлительностью и необычайной осторожностью. «Не испытлив дух имею», — как-то признался он в письме к адмиралу Федору Апраксину, и эта характеристика, как никакая другая, отразила ведущую черту личности новоиспеченного фельдмаршала. Если русская поговорка предлагала семь раз отмерить перед тем, как отрезать, то Борис Петрович отмерял трижды по семь раз и при этом забывал отрезать. Во всех иных случаях подобное качество для полководца едва ли можно было признать положительным. Но после Нарвы оно имело большой плюс. Осмотрительный Шереметев избегал ставить свои полки в ситуацию изменчивую, быстротекущую, когда офицеры терялись и не знали, что им делать, а солдаты от испуга переставали слышать и слушаться команды. Для армии, в которой все учились, это была неплохая школа и, кажется, единственно верная тактика.
Было у Бориса Петровича еще одно качество, очень подходящее ко времени. Шереметев умел, не теряя достоинства, со всеми ладить. Для петровского круга он был свой человек, почти «европеец», носивший не виданное на Руси звание «мальтийского кавалера» (получил его, путешествуя по югу Европы) и побывавший даже у самого папы. Но и для традиционалистов он свой — по манере, аристократическому происхождению, привычкам и жизненному укладу. Московские и провинциальные дворяне охотно служили с
