Однажды один царь разгневался на своего первого министра и повелел заточить его в высокую башню, из которой невозможно было сбежать; прыжок из окна означал бы неминуемую смерть. Но по пути в башню (царь об этом не узнал) министр успел шепнуть что-то на ушко своей жене. В первую же ночь она пришла и посадила на стену башни самого обыкновенного таракана. На усики она капнула ему чуть-чуть меда, и таракан пополз вверх, на запах, в поисках меда. Он был обвязан тонкой шелковинкой. Медленно- медленно таракан взобрался на три сотни футов над землей, где его уже поджидал первый министр. Он ухватился за шелковинку, потянул ее к себе, — а к кончику шелковинки жена министра привязала нитку, к нитке — шнурок, а к шнурку — крепкую веревку. Веревка, наконец, оказалась у министра в руках, и с ее помощью он смог спуститься.
В притче говорится, что министр не только сумел спастись из башни, но и нашел средство спастись из предельного плена жизни. Если в руки попадает тончайшая шелковинка, уже не составит никакого труда достичь освобождения. По самой слабенькой ниточке можно взобраться к прекрасному, но ниточка должна попасть вам в руки. Если вы увидели хотя бы луч света, вы можете придти к солнцу.
Все религии, все духовные учителя приходят к Богу, цепляясь за ту или другую ниточку. Ниточек много, и привязывать их можно не только к тараканам, но и к другим насекомым. Вовсе не обязательно смазывать им усики именно медом; сгодится что угодно, что заставит насекомое ползти к узнику. Ниточка становится мостом.
Ниточка, за которую ухватился Нанак, предельно ясная, но мы слепы и глухи, и не слышим его.
Если вы внимательно понаблюдаете за жизнью, вы поймете, что самое потрясающее, что в ней есть, — это песня. Птицы пели всегда; каждое утро они песней возвещают о восходе солнца. Ветер шелестит в листве, и в этом тоже музыка. Своя мелодия у водопада. Тучи сталкиваются с грохотом и громом. Особенный звук у реки, у волн, которые набегают на берег. Взгляните на жизнь и прислушайтесь. Отовсюду доносится симфония реальности.
Музыка — самое чистое и ясное из того, что есть во Вселенной. Лишь в смерти музыка затихает, потому что умолкает жизнь. Жизнь преисполнена звучания, но человек глух; поэтому, хотя нить не запутана и уже у нас в руках, мы не хватаемся за нее. Если жизнь столь исполнена песни, значит, поистине, за ней — рука Божья. Бог прячется где-то за песней. Если бы мы могли петь, если бы мы позволили Его музыке увлечь, поглотить нас, тогда бы мы потянули за нить. Быть поглощенным музыкой — вот та нить, которая ведет к Нему. Позвольте себе это — и вы вскоре покинете тюрьму сансары, повседневного мира, и достигнете в Боге освобождения.
Нанак сделал пение своей садханой, своей йогой, своей практикой. Наверняка вы хотя бы раз почувствовали, как вас одолевает благое безумие и экстаз пения. Но люди боятся петь. Птицам нет дела до того, благозвучны ли их голоса, а люди этим весьма озабочены. Поют лишь немногие, те, у кого хороший голос; остальные поют только в ванной, где никто и> не видит и не слышит. Пение освежает гораздо лучше, чем ванна, потому что в ванне смывается лишь поверхностная грязь, песня же проникает глубоко в душу. Тот, кто не способен напевать себе под нос, утратил свою связь с Богом; он все дальше и дальше отходит от существования, превращаясь в ходячий труп.
Кабир так сказал об Индии: 'Это страна живых мертвецов, ибо песня жизни не звучит здесь. Никто не пляшет от радости, никто не поет от полноты сердца, и никто не забывает себя в песне'.
Неважно, сладок ли ваш голос, ведь песня — это не товар, который можно продать на рынке, а выражение благодарности и счастья. Песня становится прекрасной и осмысленной оттого, что вы охвачены ей, а не от качества вашего голоса. Вы можете так глубоко погрузиться в песню, что совсем исчезнете — певец исчезнет, и останется только песня. Это так просто, нет пути легче. Если птицы могут петь, деревья — шелестеть, а вода — журчать и булькать, неужели же вы настолько ни на что не годны, что не найдете себе места среди них? Неужели вы так бездарны, что не можете потягаться с водопадом, с деревьями и птицами?
Все дело в том, что вы перепуганы — с тех самых пор, как песнями стали торговать на рынке. Теперь песня — не естественное проявление жизни, а товар, и вас беспокоит, сколько на одну песню уйдет времени, и правильно ли поставлен ваш голос. Ни один ручей не учится музыке; журчать для него столь же естественно, как и течь. Музыка уже внутри ей не нужно учиться.
Все, что вам нужно — отвага и мужество немножко сойти с ума, и тогда песня сама хлынет из вас фонтаном. Птицы не учатся в музыкальной школе; их не тревожит, кто чего сказал; они не беспокоятся о том, сколько им заплатят за песню; они просто поют в радости и самозабвении. А вы что молчите?
С тех пор, как мы стали торговать песнями, случилось еще одно несчастье: мы перестали петь сами и стали слушателями. Мы стали пассивными: если кто-то поет, мы слушаем, если кто-то танцует — смотрим. Подумайте, какими бедными и несчастными мы стали, как мы обокрали сами себя. Придет время, когда кто- то будет счастлив, а мы будем всего лишь публикой. Чувствуете ли вы разницу между тем, чтобы смотреть на счастливого человека, и тем, чтобы самому быть счастливым? Представьте, что вы наблюдаете за тем, как кто-то занимается любовью, и при этом сами любовью не занимаетесь. Поняли, в чем разница? Разве можно узнать, что такое любовь, лишь наблюдая? Нет, вы узнаете любовь, только когда любите сами.
Если вы слушаете певца, неважно, насколько мелодичен голос, насколько талантлив певец, — вы не узнаете, что это значит — петь. Это — позаимствованное удовольствие. Вы сидите, как труп, и слушаете, и вы не едины с музыкой в это время. Вы должны активно войти в музыку. Узнать, что такое танец, можно только танцуя, а не наблюдая за тем, как танцует кто-то еще. Наблюдение — это суррогат, это фальшиво, это ненастоящее.
Постепенно, незаметно человек предоставляет все другим. Немногие действительно исполняют, а остальные просто смотрят. Кто-то танцует — и остальные смотрят, кто-то поет — и множество собирается, чтобы слушать. Если вы не играете, не поете, не танцуете — зачем вы вообще живете?! Неужели жить — удел избранных профессионалов?
Ни зритель, ни исполнитель не получают ничего от того, что они делают, потому что внимание последнего сосредоточено только на том, что он делает деньги, и танец исходит не из души; это поверхностное умение, навык. Танцор уже не танцует на самом деле, потому что танец не проникает в него настолько, чтобы он потерял себя в танце. Его ум отделен от танца и сосредоточен исключительно на том, сколько ему за это заплатят.
Однажды император Акбар[18] сказал Тансену, своему придворному певцу, что хотел бы увидеть его учителя и услышать, как тот поет. Акбар сказал:
— Вчера вечером, после твоего ухода, меня посетила мысль: ты величайший из певцов, и никогда не было и не будет равного тебе. Ты достиг совершенства в музыке. Но я подумал: ведь наверное ты должен был у кого-то учиться, у тебя был гуру, и может быть, он превосходит тебя. И я хотел бы увидеть твоего учителя и услышать, как он поет.
— Это очень сложно, — ответил Тансен. — Ты прав, у меня есть гуру, и он еще жив, но ты не можешь пригласить его ко двору, потому что он не явится по твоей просьбе. Он поет, как поют птицы. Кукушка никогда не станет куковать, если ты будешь просить ее об этом. Чем больше ты будешь просить, тем дольше она будет молчать, потому что она начнет раздумывать, чего же ты просишь. Ты можешь услышать моего гуру только тогда, когда он сам решит петь. Если ты действительно так хочешь этого, мы можем поехать к нему, спрятаться за его хижиной и подслушать. Если прямо подойти к нему, он может прекратить петь.
Гуру Тансена, факир по имени Харидас, жил в хижине на берегу реки Джамны. Каждое утро, часа в три, перед рассветом, он сидел на берегу и пел в экстазе. А пел он, как птица, — ни для кого, ни про кого.
Акбар и Тансен добрались до хижины в два часа утра. В три послышалось пение. Акбар слушал, как завороженный, из его глаз лились слезы. Когда они ехали обратно, он не произнес ни слова, ничего не сказал Тансену. Он как будто даже и не понимал, что Тансен едет с ним рядом. Лишь сходя с колесницы, Акбар обратился к Тансену:
— Я думал, что тебе нет равного, но сегодня я убедился, что твой учитель намного превосходит тебя. Почему это так?
Тансен ответил:
