пандитом, не имеющим ничего, кроме сведений; кажется, что он знает так много. Он столько говорит, но у него нет никакого опыта. Если вы понаблюдаете за ним внимательно, вы увидите, что его слова полностью расходятся с делом.
Однажды Мулла Насреддин пытался успеть на поезд, который уже отходил от перрона. Он схватился за поручень и почти уже вскочил на подножку, когда проводник с платформы схватил его и сказал: 'Ты что, не знаешь, что запрещается садиться в поезд на ходу?' Пришлось Мулле слезть.
И вот, когда поезд уже почти отошел, проводник вскочил на последнюю площадку. А Мулла тут же стащил его обратно, приговаривая: 'А к тебе это не относится, что ли?'
Пандит находится точно в таком же состоянии. Свои утверждения он адресует всем окружающим, но не себе. Ему нравится вкус речей — ведь вкуса жизни он не знает. В этом-то и заключается опасность.
Второй путь, который открывается вам, это путь мудреца. Путь пандита вымощен словами, произносимыми звуками; он ведет вас во внешний мир. На пути мудрого вы оставляете слово и полностью растворяетесь в не-слове. Поэтому, пока гуру не разрешит вам, не рассказывайте ничего.
У Будды был ученик по имени Пурна Касьяп, который достиг просветления, но продолжал в молчании следовать за Буддой. Так прошел год, и Будда подозвал его и спросил: 'Почему ты ходишь за мной по пятам, как тень? Иди в мир и поведай людям то что ты постиг, чему ты научился'. Пурна Касьяп ответил: 'Я ожидал твоих распоряжений. Что этот ум? Ему может оказаться приятно разглагольствовать перед другими людьми, и тогда я вмиг потеряю то, чего таким трудом добивался. Я знаю, 'эго' дожидается любой возможности, чтобы вернуться'.
Очень трудно достичь знания, очень легко его потерять, ибо путь узок, стоит оступиться — и вы уже заблудились. Поэтому Пурна Касьяп и ожидал, пока Будда даст ему разрешение; он знал, что Будда поймет, когда Пурна Касьяп будет готов рассказывать остальным. Не начинайте учить других, пока вам не разрешит гуру, иначе вас ждет раскаяние. Обидно потерять все, когда вы уже так близко к цели! Корабль вот-вот готов бросить якорь, а берег возьми да и исчезни… Мудрость и знание — последние искушения.
Кто бы смог выразить состояние созерцания? Ведь, когда созерцание углубляется, деятель исчезает, и ум приходит к концу. Созерцание — это смерть ума.
Это ум может говорить, рассказывать. Ум — большой специалист по объяснению разных вещей, и тех, которые он знает, и тех, о которых ему ничего не известно. Постоянное повторение приводит к иллюзии, что вы что-то знаете. Если вы будете довольно долго объяснять что бы то ни было, то вы постепенно забудете, знали вы это изначально, или нет, и будете верить в то, что вы действительно это знаете. Попробуйте подумать и осознать: вы говорите только о том, что знаете, или и о тех вещах, о которых и понятия не имеете? Вы знаете, что Бог существует? Если вы не уверены, не говорите о том, что Он есть. Вы познали истину? Если нет, не говорите никому об истине. Опасность здесь не столько в том, что вы собьете других с пути истинного, введете их в заблуждение, а в том, что постоянным повторением вы собьете с пути самих себя.
Это очень коварная иллюзия. Если вы чего-то не знаете, а мысль, что вы это знаете, захватывает вас, ваш корабль никогда не доплывет до другого берега. Спящего можно разбудить; трудно разбудить того, кто притворяется спящим. Можно просветить невежественного; невозможно просветить того, кто утверждает, что уже все знает. Теперь вы вооружены этим пониманием: избегайте святых и схоластов. Идите к ним только тогда, когда у вашего знания будет достаточно сил, чтобы защитить вас. Пандит ищет общества глупцов, а от мудрого держится подальше. Если Нанак придет в город, все пандиты в ужасе разбегутся — ведь он выведет их на чистую воду, и все люди увидят, каковы пандиты на самом деле. Он может приподнять покров, скрывающий их невежество; а покров столь тонок и слаб что рвется от малейшего прикосновения.
Но если не на чем написать, и пишущего нет, то это состояние ума не существует. Кто будет размышлять о созерцании?
Вот так оно и есть, но только вам это будет известно. Так же, как немой не может рассказать другому человеку о том, какой вкус у сахара, так же и ваши уста сомкнет печать. Каждый раз, когда вы подумаете об этом, ком встанет у вас в горле, а сердце переполнится; у вас потекут слезы, или вы будете смеяться, но не сможете сказать ни слова. Люди подумают, что вы сошли с ума. Вы будете так переполнены внутри, что ваше состояние будет словно переливаться через край — наружу. Вы будете танцевать, петь, но говорить не сможете. Именно поэтому Нанак пел, а Мардана аккомпанировал ему. Когда кто-нибудь спрашивал Нанака, что он чувствует, в каком он состоянии, Нанак бросал взгляд на Мардану и кивал ему. И Мардана брал свой инструмент и играл, а Нанак пел. Он никогда не говорил, он только пел.
Если вы встретите подвижника, и вам удастся его услышать, вы поймете что он поет, а не говорит. Вы услышите в его словах поэзию. Даже когда он сидит, он танцует. В воздухе вокруг него какой-то дурман, но вы от этого не засыпаете, и не теряете сознания. наоборот, вы просыпаетесь. Этот дурман дарует вам не забытье, а пробуждение. Если вы готовы броситься в этот поток, он может унести вас в неведомые, удивительные края. Если вы уже готовы нырнуть в этот океан, это состояние может взять вас в потрясающее, долгое путешествие — к высшему пределу.
Напев мудреца — это, скорее, мелодия, нежели слова. Ведь то, чего он достиг, не может быть выражено в словах. Может быть, напев сумеет передать это. Какой-то отзвук — и вот, поток уже подхватил вас и унес.
Гурджиев говорил, что существуют два вида искусства. В обычном искусстве художник, певец или скульптор выражает свои собственные чувства.
Даже такой великий художник, как Пикассо, всего лишь улавливает свое собственное состояние сознания в своей работе. Гурджиев называл это субъективным искусством. Произведения объективного искусства — это Тадж-Махал, или пещеры Аджанта Элпори[8]; в них мастер не выражает свои собственные чувства, но создает некое состояние — условие для каких-то изменений в зрителе.
Вот статуя Будды. Если это действительно произведение объективного искусства, — а она может быть им, только если скульптор познал, что есть
Идолы помещены в храмах не просто так. Все они — часть этого объективного искусства. Музыка тоже создается не случайным образом. Те, кто погрузились в самадхи, в первую очередь искали способ выразить это состояние в музыке. Они слышали звучание Ом внутри и пытались передать его отзвук в слышимом звуке, так, чтобы и остальные стали причастны этому. Маленькие дети приходят в храм, чтобы принять участие в подношениях божеству. По какой бы причине вы ни приходили в храм, в этом есть смысл, ценность. Слышимые звуки — колокольный звон, священные песнопения, — могут стать божественным
