— Великий магистр ордена госпитальеров. С ним я не встречался, но знал его предшественника, Гийома де Шатонефа, стоявшего во главе ордена, когда Арман осадил их крепость. — Эврар потер подбородок. — Думаю, Никола отправился к своему великому магистру. Если тот сочтет книгу достаточным свидетельством существования тайного братства, то, несомненно, передаст ее в Рим папе. — Он нервно вздохнул. — Нельзя допустить, чтобы де Наварр попал на корабль. На рассвете мы поскачем в Ла- Рошель.
— Мы?
— Конечно. Ведь одному мне не справиться.
— А я тут при чем? — Уилл спрыгнул с подоконника. — Простой сержант. Как я могу противостоять рыцарям, будь то тамплиеры, госпитальеры или тевтонцы?
Эврар кивнул:
— Ты станешь рыцарем. Сегодня. Я говорил с инспектором. Он согласен на твое посвящение.
— Что?
— Инспектор счел момент подходящим. На смену отцу орден призывает на службу сына. Инспектор желает, чтобы это произошло сегодня, до совета, где мы будем решать, что делать.
— Сегодня, когда я только что получил весть о гибели отца?
Эврар смягчился, положил руку на плечо Уиллу.
— Горе — одно из самых чистых чувств, какие испытывает человек. Подлинная скорбь… — капеллан нетерпеливо взмахнул рукой, подыскивая нужное слово, — заглушает все остальное. И в наступившей тишине человек обретает себя. Так что, наоборот, я уверен, для твоего посвящения сегодня самый лучший день.
Уилл опустил голову:
— Я больше не уверен в своем желании стать рыцарем.
— Такова была воля твоего отца, — сказал Эврар.
— Отца больше нет.
— Это не значит, что все его деяния и помыслы потеряли смысл — то, во имя чего он трудился и пролил кровь. — Эврар покачал головой. — Джеймс Кемпбелл только начал. Завершить обязан ты. Если не так, то его гибель окажется напрасной.
Уилл поднял голову, посмотрел в окно. По щекам текли холодные слезы. Мир вокруг стал плоским и серым. Многие годы он стремился лишь к одному — встать рядом с отцом. И вот отца нет. Он понимал, на Заморских территориях опасно, но ему почему-то не приходила в голову мысль о возможной гибели отца.
— У меня больше нет цели, — прошептал он, не осознавая, что произносит эти слова вслух.
— Я тебе ее укажу. — Эврар погладил плечо Уилла своей изуродованной рукой. — Большую цель. Огромную.
Все утро в зале собраний капитула топили две железные печки, чтобы хоть немного прогнать ноябрьскую стужу. Но к началу церемонии посвящения древесный уголь в них весь выгорел. Серый дневной свет проникнуть сюда не мог, окна покрывали тяжелые гобелены.
Ежась от холода, Уилл снял черную тунику. Протянул стоящему рядом клирику. Затем снял сапоги, стараясь не морщиться, когда голые ступни коснулись каменного пола. Отстегнул пояс с фальчионом. Наконец сбросил нижнюю рубаху, чувствуя спиной людей, сидящих позади него. Хотя освещение в сводчатом зале было тусклым, они все равно могли увидеть перечеркивающие спину тонкие белые полосы там, где Эврар прошелся когда-то хлыстом. Уилл глянул на капеллана. Тот стоял, ссутулившись, на помосте, повернув к нему изможденное лицо. Готовил священные сосуды. Неужели это тот самый безжалостный человек, который высек его шесть лет назад? За Эвраром в похожем на трон кресле, высеченном из белесого камня, восседал инспектор. Он выглядел усталым. На помосте стояли еще два рыцаря.
Уилл протянул рубаху клирику и встал перед алтарем. Одетый лишь в одни рейтузы, освещенный слабым светом факела, он вдруг ощутил себя одиноким, как никогда в жизни.
Клирик двинулся прочь, унося его старую одежду, а Уилл, на мгновение оглянувшись, встретился взглядом с Робером, сидевшим рядом с Гуго на одной из передних скамей. Рыцарь дружески улыбнулся, и Уилл повернулся к алтарю, чувствуя, как ощущение одиночества начинает постепенно рассасываться. Эврар воскурил в кадиле ладан, призвал к тишине и подал знак Уиллу опуститься на колени. Уилл неожиданно растерялся, не зная, что должен говорить и делать во время церемонии. Ведь другие зубрили нужные слова во время ночного бодрствования. У него сейчас не нашлось времени даже задуматься, потому что тут же поднялся со своего кресла инспектор и обратился к нему глубоким звучным голосом:
— Уильям Кемпбелл, сын Джеймса, во время бодрствования ты смог все как должно обдумать, и потому ответь сейчас: желаешь ли ты принять рыцарскую мантию, зная, что сим отбрасываешь прочь от себя все мирское и становишься истинным и смиренным слугой всемогущего Бога?
— Желаю, — ответил Уилл.
И начал давать обет.
Оказалось, он с поразительной четкостью помнит все произнесенное юношей-сержантом в Нью- Темпле, за посвящением которого они с Саймоном наблюдали из кладовой. Побуждаемый Эвраром, Уилл повторил все положенные слова. Сказал, что предан католической вере, и зачат в законном браке, и не давал обета другому ордену, и у него нет невыплаченных долгов. В горле все горело, в груди саднило, но он твердо заявил о телесном здоровье.
Один из рыцарей спустился к нему и протянул устав Бернара де Клерво, открытый на первой странице.
— Читай. Если не понимаешь, тебе переведут.
Уилл вгляделся в написанный поблекшими чернилами латинский текст.
— «Господь Бог, вот я пред очами твоими и пред сими добрыми братьями, присутствующими здесь, прошу ввести меня в их орден, под его покровительство, ибо желаю быть слугой и рабом ордена тамплиеров, отречься от своей воли, подчиняясь лишь воле Божьей».
Уилл поклялся выполнять устав ордена, блюсти целомудрие, пребывать в бедности, быть послушным. Когда он распростерся перед алтарем просить Божьего благословения, а также Девы Марии и всех святых, с помоста сошел второй рыцарь, извлек из ножен меч. Тускло сверкнуло направленное на него лезвие.
— Целуй этот клинок и прими ношу, возложенную на тебя. Ты будешь защищать истинную веру от врагов и в час испытаний отдашь за нее жизнь.
Уилл коснулся губами клинка, затуманив его дыханием. Вот и все. Рыцарь убрал меч в ножны и поднялся на помост. Эврар, прихрамывая, направился к клирику, ждавшему с мечом и сложенной белой мантией. И тут Уилл неожиданно и совершенно не вовремя осознал, что не понимает, почему отец и остальные в Сафеде выбрали мученичество. Это казалось ему лишенным смысла. Неужели выполнение обета значило для них больше, чем близкие? Сколько сыновей и дочерей остались сиротами из-за решимости тех отцов обеспечить себе место в раю? За эти шесть лет отец написал Уиллу лишь дважды. Обвинений в гибели Мэри там не было, но и особой любви тоже. Из этих писем Уилл узнал больше о Заморских территориях, чем о том, что творится в отцовском сердце. Он теперь жаждал узнать, почему отец выбрал смерть. Желал обратиться к небесам и потребовать ответа.
И гнев, сдерживаемый юношей все это время, прорвался наконец наружу.
Он был зол на орден тамплиеров, который потребовал от отца отдать жизнь, на Эврара, обманывавшего своего подопечного, на сарацин, убивших отца, и на султана Бейбарса, который ими командовал. Но больше всего он был зол на отца — за то, что уехал, так его и не простив, и за то, что погиб. Теперь Уилл никогда не получит прощения. Эврар приближался, а в его ушах звучали слова отца: «Придет день, Уильям, и ты станешь рыцарем-тамплиером. Когда это случится, клянусь Всевышним, я буду рядом».
Он сказал: «…клянусь Всевышним». Значит, нарушил один обет, чтобы исполнить другой. Так чью волю он выполнял, свою или Божью? И погиб он, защищая орден или тайное братство? Или чтобы наказать сына за смерть дочери?
Эврар протянул меч:
— Этим мечом ты сможешь защищать христианство от врагов Божьих.
