там темно. Ветер доносит слабое журчание ручья, текущего по скалистой лощине к озеру в нескольких милях отсюда.
Джеймс только что вернулся из Балантродоха, шотландского прицептория ордена, где провел неделю. Он служит там счетоводом. На спинке кресла висит его черная мантия. Женатые рыцари носили черные мантии, ибо, разделив постель с женщиной, они лишались целомудрия, то есть не были достаточно чистыми для белых мантий. Но теперь право стать рыцарями получили только сыновья тамплиеров. А рыцарство не за добродетели, а по праву рождения дало женатым мужчинам возможность носить те же одежды, что и их целомудренные братья. Уилл задержался у двери, наблюдая за отцом. Он немного волнуется, потому что отец позвал его необычно серьезным, даже торжественным тоном. Из соседней комнаты слышится смех — старшие сестры, Элис и Ида, играют с самой младшей, Мэри.
Джеймс Кемпбелл наконец видит сына и улыбается:
— Иди сюда, Уильям. Я кое-что для тебя приготовил.
Уилл садится за стол. Отец прикрывает своей большой ладонью его кисть. Длинные пальцы немного запачканы чернилами, коричневыми, потому что их делают из дубильного орешка. Отцу приходится много писать, он ведет главную счетоводную книгу прицептория. Поэтому ладони у него мягкие, не как у рыцарей, которых видел Уилл. У этих кожа на ладонях мозолистая, шершавая от постоянного общения с мечом. Но Джеймс — отличный воин, не хуже любого другого рыцаря. Уилл считал — даже лучше. К тому же отец — ученый, прочел много книг, сведущ в математике, говорит на нескольких языках. Уилл однажды слышал, как он произнес фразу на каком-то странном мелодичном наречии. Затем пояснил, что это арабский язык сарацинов.
— Помнишь, я говорил тебе о наследстве, оставленном твоим дедом после смерти?
Уилл подумал об усадьбе, где они сейчас живут. Раньше она принадлежала деду. Ангус Кемпбелл скончался богатым виноторговцем. Много лет тесно сотрудничал с тамплиерами, передал ордену своего сына. Именно богатство отца помогло Джеймсу стать рыцарем. Состояние Ангус завещал ордену, а усадьбу — сыну.
— Наш дом?
— Нет, не дом. Совсем другое.
Уилл мотает головой:
— Тогда не знаю.
Джеймс встает, направляется к очагу, где прислонена к стенке какая-то странная кочерга. Приносит, кладет на стол. Уилл разглядывает ее и видит, что это вовсе не кочерга, а меч, фальчион. Расширяющийся к концу короткий кривой клинок покрывали множество царапин. Сразу видно, оружие побывало в сражениях. Рукоять крест-накрест переплетена серебряной проволокой, для лучшего захвата, а ее головка сделана в форме диска.
Уилл смотрит затаив дыхание.
— Этот меч в нашем роду переходит по наследству. Твоему деду его передал отец, а он перед смертью — мне. Теперь меч твой, Уильям.
— Неужели настоящий?
— Конечно. Ты же не будешь весь век сражаться палкой. — Джеймс улыбается. — День, когда ты применишь его в битве, еще далеко, а может, с Божьей помощью, он не наступит никогда. Но с сего момента это твое оружие. Я разговаривал с магистром Балантродоха, он согласился принять тебя сержантом.
Уилл проводит пальцами по рукояти. Она теплая, потому что меч нагрелся у огня.
— А это обязательно?
— Что?
— Идти в Балантродох.
Джеймс внимательно смотрит на сына.
— Я учил тебя всему, что знал: грамоте, верховой езде, владению оружием. Теперь пришла пора передать моего сына более опытным наставникам. — Он улыбается. — Уильям, однажды тебя посвятят в рыцари ордена, и дай Бог быть мне в этот момент рядом.
До Уилла наконец доходит смысл сказанного. Он будет сержантом в ордене тамплиеров. Отец начал рассказывать об ордене, когда мальчик еще не научился ходить. Самое могучее сообщество на земле, кроме, конечно, самой Церкви. Ночью в постели Уилл грезил — он станет рыцарем, как отец. Таким же отважным воином, высоким духом и щедрым душой.
— А мы успеем закончить лодку? — вдруг спрашивает он.
Джеймс смеется и лохматит сыну волосы.
— В Балантродох ты отправишься не завтра, а примерно через год. Будет время закончить лодку.
— Джеймс, это меч твоего отца?
Уилл оглядывается и видит мать с горшком мятного настоя. Она высокая, в простом платье из крашеной шерсти, волосы цвета черешни. Живот выпирает из платья, там новое дитя ждет своего часа появиться на свет. Сзади прыгает Мэри, восьмилетняя сестра Уилла.
— Да, Изабел, — отвечает Джеймс, взяв Мэри на руки и подбрасывая в воздух. Она радостно вскрикивает. — Но теперь меч принадлежит Уильяму.
Изабел вскидывает брови и ставит горшок на стол.
— Даже мечу самого папы на столе не место.
Джеймс отпускает Мэри и притягивает к себе Изабел. Сажает на колени. Она притворно сопротивляется. Шлепает мужа по голове.
— Не будет ужина, пока ты не уберешь отсюда эту железяку и не отпустишь меня.
Джеймс притворно ужасается:
— Какое кощунство, о женщина! Ведь это оружие нашего клана!
— Отец, наш клан закончился на дедушке, — раздается голос старшей дочери, Элис, появившейся на кухне вместе с Идой. Они темно-рыжие, как и мать.
— Ты права, — согласился Джеймс. — Твой дед разорвал связи с кланом, но все равно этот меч — наша фамильная ценность. — Отец спускает Изабел с коленей, берет меч. — Смотрите. Настоящая шотландская сталь. — Сильно взмахивает мечом. Задевает горшок на столе, который летит в угол, где с шумом разлетается на куски. Уилл громко смеется.
Нью-Темпл, Лондон
15 сентября 1260 года
Рукоять холодила пальцы. Под серебряной проволокой виднелась ржавчина, да и сама проволока немного ходила туда-сюда. Сержант на койке рядом громко захрапел. Уилл поморщился. Вдоль стен стояли койки еще восьми сержантов, с которыми он делил опочивальню — мрачное помещение с низким потолком, где темно в любое время суток. Но таковы все жилища сержантов. Каждая койка была покрыта грубым шерстяным одеялом. Напротив располагались два больших шкафа, для одежды и имущества, и стол со свечой. На узких окнах колыхались шторы из мешковины. С Темзы дул пронизывающий влажный ветер, принося запахи моря. Уилла, облаченного в нижнюю рубаху и рейтузы, как обычно для сна — сержантам и рыцарям запрещалось ложиться в постель обнаженными, — холод все-таки заставил накинуть на плечи короткий зимний плащ. На стенах качались тени. В пространстве между потолочными балками время от времени вспыхивала серебром паутина.
Уилл осторожно положил меч на койку и подтянул к груди колени, морщась от боли в спине. Саднили натертые ноги. Уже за полночь, но, даже весь измочаленный, он не мог заснуть. Не давали нахлынувшие мысли.
Там, на турнирном поле, первые несколько кругов они с Гарином пробежали в молчании. Наконец тот спросил: