Костя хорошо понимал прозу нашей жизни. Он наблюдал ограниченность, убогость, вынужденное смирение одних и неуемное честолюбие и безграничную алчность других. Однако он не стал ни циником, ни равнодушным прожигателем жизни, ни стяжателем. Он до конца оставался лириком, мечтателем, романтиком. Вот как почти на исходе жизни он вспоминает улетевшие дни, наполненные любовью, тихой радостью и печалью:

Что я помню в тех далеких

синих сумерках декабрьских?

Только долгое свеченье

узких глаз твоих дикарских.

Ты пила неговорливо и любила молчаливо,

А глаза - как два кинжала,

два канала, два пролива.

Это сумерки стянули память крепкою супонью,

Все забыл, а плечи помню,

руки помню, губы помню...

229

И еще, как бьют басово темные часы стенные,

И окалину заката сквозь портьеры шерстяные.

Догорает год, как свечка,

дни становятся короче.

Только сумерки и помню,

но не вечера и ночи.

К.Л. 1982 г

До конца жизни Костя любил, был полон этим прекрасным чувством, глубоко понимал и ценил красоту, дышал ею, жил ею. На пороге старости он писал:

... Но как ты ходишь, как ты движешься!

Как вопросительно глядишь!

Вся нега Востока, вся блажь парижская

В тебе спаялись. Какая дичь!

И стыд какой - что об этом думаю

На пятьдесят восьмом году,

Что эту голову темно-лапанную

Повсюду высматриваю и жду.

Спасибо, женщина из Вильнюса,

За этот март,

За то, что так сумела вклиниться,

За горький фарт.

За то, что стыдным тем художествам

Учусь опять:

Вставать в бессоннице, тревожиться

И ревновать.

К. Л. 1981 г.

'Этот март' был не только предвестником неизбежного увядания, но и так случилось - началом неотвратимой трагедии...

В последние годы, когда начали одолевать болезни, Костя все больше замыкался, редко появлялся на людях. Но до доследних дней сохранил красоту и мужское обаяние. В 'Заметках о поэзии' (Альманах 'Поэзия', No 30, 1981 г.) Вл. Соколов написал: 'Константин Левин. Он жив и сегодня. И по-прежнему этот красивый человек прихрамывает отнюдь не для шарма. Просто после тяжелейшего ранения нога его все сокращается...'.

% % %

Причин для горьких размышлений, сожалений и разочарований было немало. Где-то году в 1975-м у Кости возник роман с тихой миловидной замужней женщиной, работавшей на Центральном телеграфе. Ее отношения с мужем были странны и запутанны. После знакомства с Костей они и вовсе прекратились. Через несколько месяцев их связи, уже твердо зная, что Костя 'не жених', она объявила, что беременна и обязательно будет рожать, потому что хочет иметь ребенка именно от него. Костя попытался отговорить ее от такого шага, но тщетно:

- Как же ты одна вырастишь и воспитаешь ребенка? От меня помощь мала.

- Не беспокойся. Помощь мне не нужна. Я сама все устрою. Воспитаю.

И она устроила: вернулась к мужу, родила мальчика, уговорила мужа усыновить его.

Несколько лет поддерживал Костя добрые отношения с этой женщиной. Он приходил в какие-то скверики, где она гуляла с его сыном, приносил небольшие подарки, пытался давать деньги. Женщина от денег решительно отказалась, но на свидания приходила, дарила Косте фотографии сына. К пяти годам мальчик стал очень похож на маленького Костю севастопольских времен (1930 г.).

Они разговаривали, и мальчик называл Костю 'дядей'. Когда мальчику исполнилось шесть лет, он дома похвастался, что к нему в садик приходит дядя и дарит машинки. Мать встревожилась и запретила Косте встречаться с сыном. Тогда Костя попросил ее иногда звонить ему и сообщать о сыне, а также давать знать в любом случае, когда появится нужда в его помощи. Кости-но тайное, не реализованное по-настоящему отцовство стало еще одним источником отрицательных эмоций и тяжелых раздумий. Он все больше запутывался и разочаровывался в жизни, чувствовал себя согрешившим, но определить меру собственной вины перед сыном и его матерью не мог. Осталась еще одна незаживающая рана.

% % %

Многолетняя борьба Кости с самим собой приносила весьма скудные плоды. В последние годы он стал несколько интенсивнее работать. При этом он вынужден был во многом отказывать себе. Он подготовил к публикации в московских журналах несколько стихотворений, однако в редакции не отправил.

Он передал несколько стихов для 'Антологии русской поэзии', которую в течение многих лет готовил к изданию за рубежом Евг. Евтушенко. Костя продолжал урывками обдумывать план романа, но не додумал и ни строчки не написал. План так и не созрел.

По-прежнему много времени отнимала подработка. За долгие годы Костя отшлифовал свой метод и рациональную технологию составления рецензий. Костина работа литконсультациям и редакциям нравилась. Его рецензии были корректны и содержательны, благожелательны, максимально откровенны и заключали в себе полезные советы авторам. Платили за эту работу гроши, поэтому литераторы Костиного уровня ею пренебрегали. Со временем Костя как-то привык к такому неблагодарному труду, смирился и стал даже находить в нем некоторое, хотя и слабое, удовлетворение.

Он заставил себя экономить время на бытовых делах: меньше звонил, реже встречался с людьми, реже делал уборки...

Исподволь начались болезни. Портились зубы, что приводило Костю в большое уныние. Приближалась старость. Все реже и короче становились встречи с друзьями и подругами. Прежние знакомые женщины давно уже как-то устроили свои жизни, были заняты своими будничными делами, отстранились от Кости. Окружающий мир постепенно тускнел, обесцвечивался, терял свои прелести. Все очевиднее и тягостнее становилось убеждение, что жизнь истрачена зря...

Подобные мысли появились довольно рано. Они, эти мысли, не вызывались спонтанными душевными порывами или мимолетными неудачами и трудностями, отнюдь. Они присутствовали постоянно с конца 50-х годов, лишь укрепляясь со временем. Несмотря на это Костя не стал мизантропом, не озлобился. Он остался человеком доброжелательным, справедливым и мягким:

Я прожил жизнь не так,

Как намечал когда-то,

Атак и контратак

В ней было маловато.

Не выполнил программ,