маленькому братцу.

В 1932 году мои родители вынуждены были срочно покинуть Голованевск, и о судьбе Анатоля Козачинского я долго ничего не знал. А он, оказалось, был убит в октябре 1944 года под Белградом. Погиб, как Николай и Валентин, двадцатилетним. Я узнал об этом лишь

39 лет спустя, 9 мая 1983 года, когда вырвался на несколько дней из круговерти дел и бытовых забот, чтобы проведать свою малую родину.

В Голованевске я встретился с матерью Анатоля - Екатериной Стефановной - нашей ближайшей соседкой и доброй приятельницей родителей в далекие двадцатые-тридцатые годы... Ей было уже 86 лет, но она сохранила ясную память и живой интерес ко всему происходящему.

Вспомнил, как по-польски и по-украински поучала она нас с Анатолем уму-разуму, как беззлобно ругала за разные детские шалости. А я называл ее тетей Катей, уважал и побаивался.

Екатерина Стефановна сразу узнала в шестидесятилетнем старике меня, вспомнила всю нашу семью, мою дружбу с Анатолем и многое другое. Я побродил по старому дому Козачинских, потрогал вещи, к которым, помню, прикасался в детстве. Из глубин памяти вдруг выплыли дорогие мелочи, до боли знакомые лица...

Наш дом, стоявший напротив дома Козачинских, через дорогу, немцы по какой-то небрежности - объяснила Екатерина Стефановна - сожгли. Я с трудом узнал нашу улицу. Тогда она называлась Абазовкой. По ней мы бегали босиком, увязая в черной липкой грязи - вокруг жирный чернозем. Улица осталась такой же немощеной и зеленой, как в дни моего детства. Только теперь она показалась мне узкой, тесной. И называется она уже

по-другому - улицей Богдана Хмельницкого.

Вот она, первая, незабываемая, вечная улица моей жизни - тихая гавань золотого детства, начало пути в неизвестный мир. Вот это место встреч и расставаний, место мальчишеских игр. Тех мальчиков, моих сверстников давно уже нет. Одни погибли в роковые-сороковые, а другие - их так мало осталось! - давно превратилиcь в стариков.

% % %

Костино мрачное предсказание 1943 года не исполнилось - он не был убит под Одессой. Однако недоброе предчувствие в душе осталось. Весной 1944 года его дивизия оказалась на Бухарестском направлении, под Яссами. Там в апреле на огневой позиции у того же злополучного села Таутосчий Костя написал 'Авторскую ремарку к стихотворению 'Запад ':

Виноват, я ошибся местом;

Трудно все расчесть наперед.

Очевидно, под Бухарестом

Мне придется оскалить рот.

В остальном, никаких ремарок,

Никаких постскриптум внизу.

Танк в оправе прицельных марок

Должен в мертвом темнеть глазу.

К Л. Апрель 1944 г. Ясское направление.

Предчувствие близкой смерти было столь сильным и достоверным, что Костя даже распорядился, как себя похоронить:

Но меня - раз мне жребий выпал

Хороните, как я - солдат:

Куча щебня, и в ней, как вымпел,

Бронебойный горит снаряд!

К. Л. Апрель 1944 г. Там же.

Это предсказание оказалось фатальным, почти пророческим. Именно там, на Бухарестском направлении, под Яссами, через день после гибели Валентина, 29 апреля 1944 года Костя был тяжело ранен. Немецкий танк подбил, а затем раздавил его пушку.

Осколком снаряда Косте перебило ногу у самого колена. Голень повисла на сухожилиях и небольшом кусочке кожи, мешая ползти. Сильно лилась кровь. Чтобы унять кровотечение, Костя ремнем, как советовали в училище на занятии по 'медподготовке', кое-как перетянул бедро. Затем, собравшись с силами, попытался перочинным ножом отрезать свою болтающуюся голень со ступней. Не удалось, не хватило сил перерезать сухожилия под коленом.

Он бросил нож и пополз, волоча за собой по грязи кровоточащий кусок ноги. От боли терял сознание и снова полз. Наконец его подобрали посланные комбатом Бояринцевым уцелевшие солдаты. Они вынесли Костю с поля боя и дотащили до санроты полка. Затем были санбат дивизии, госпитали, долгие месяцы борьбы за жизнь.

Много лет спустя, вспоминая те дни, Костя писал:

Ватничек был туго подпоясан

Выданным в училище ремнем.

Завтра все-таки пройдем по Яссам,

Ежели сегодня не умрем.

Не засыпала тебя лопата,

Вышло - доползти и одолеть

Марево санроты и санбата,

Санлетучек и госпиталей...

К. Л. 1981 г.

% % %

Прошел еще год. Война продолжалась с неослабевающим ожесточением. Казалось, конца ей не будет...

И вдруг разразился невероятный, долгожданный, вожделенный мир! Умолкли пушки, и засверкал сказочный май 1945-го! Все вокруг закипело, забурлило, зацвело. В радостном изумлении смотрели мы на восторженные толпы людей в чистеньких чешских и венгерских городках. Трудно было привыкнуть к миру, к тишине. Не верилось, что больше не услышим ни снарядных разрывов, ни команды: 'К бою!'.

На Запад - на Прагу, на Вену, на Эльбу - хлынули ликующие потоки победителей. Вот и наступил наконец тот самый 'Праздник на нашей улице'! Вот она - Победа!

А на Восток под конвоем понуро брели бесконечные колонны пленных немцев и власовцев, 'освобожденных' из плена красноармейцев и 'остарбайтеров' - в Россию, в Сибирь, в ГУЛАГ...

В вихре всеобщего ликования на колонны поверженных врагов и безвинных, затравленных или заблудших людей - жертв насилия - внимания не обращали.

Прекрасный и желанный, безумный и жестокий мир.

Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.

Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.

Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных

С шарнирными коленями и клюшками в руках.

Сейчас мои товарищи, комвзводы и комбаты

У каждого по Ленину и Золотой звезде

Идут противотанковой профессии ребята,

Ребята из отчаянного ОИПТД.

К. Л. 1945 г.

Верно, мы даже сидели в кабачках и в счастливом угаре плясали что-то непонятное, возможно, эту самую линду. Мы выжили. Мы получили право на счастье!

И сразу, без перерыва, началась наша новая жизнь. Загорелись ярким пламенем тлевшие подспудно желания, появились новые надежды, захотелось осуществить отложенные планы, добиться радости и счастья.

В годы войны нашим жизням была грош цена. Миллионы молодых людей были загублены понапрасну из-за бездушности, некомпетентности и глупости предводителей и начальников. Бессмысленно, ни за что. Миллионы погибли осмысленно, как истинные герои и альтруисты. Вечная им память и благодарность! Их не