стесняясь. 'Настучал' на меня один из курсантов нашего взвода, приближенный старшины, его 'шестерка'.

Зима 1942-43 г.г. была на Урале очень суровой. Морозы нередко достигали пятидесятиградусной отметки. Ночью температура в церкви не поднималась выше нуля. Я сразу простудился, начался сильный кашель, поднялась температура. В санчасти поставили диагноз: бронхит, выдали шесть таблеток аспирина и ватник сроком на шесть дней. От занятий не освободили. Я прокашлял всю зиму. Многие курсанты болели.

Чтобы снизить простужаемость и укрепить дисциплину, был объявлен строгий приказ: 'Вне строя и вне казармы курсанты обязаны передвигаться только бегом! 'Пешком' не ходить! Даже в сортир, на оправку - бегом! При встрече с командирами за восемь метров переходить на шаг, отдавать честь и снова продолжать движение бегом!' Таков приказ.

За любое, даже самое незначительное, нарушение устава или порядка курсантов наказывали нарядами вне очереди. Особенно неприятны были наряды по чистке самодельных дворовых сортиров и мытье полов в нашей казарме -церкви. Нередки и очень болезненны были стычки с курсантами и командирами на антисемитской почве.

Поэтому окончания училища я ждал с большим нетерпением, как избавления. И, действительно, на фронте я почувствовал себя свободнее, независимее.

В училище укрытием и защитой от несправедливости и грубости окружающего мира была дружба. Она помогла пережить трудности тогдашней армейской жизни. Мы общались с друзьями не урывками, а постоянно, ежедневно, ежечасно: на хозработах, в строю, на занятиях, в карауле, в столовой, в казарме...

По духу и по жизненным обстоятельствам ближе всех был мне Костя Левин. Мы даже спали на одном соломенном тюфяке, укрывались одним одеялом и шинелью - иначе не согреться, стояли и сидели рядом на занятиях, в столовой...

% % %

Костя, в отличие от меня, 'технаря', был типичным гуманитарием, 'лириком': любил и хорошо знал историю, литературу, особенно поэзию. У нас находилось время поговорить - то в казарме, то на полевых занятиях и в нарядах: на заготовке дров, в конюшне, на кухне, в карауле. Там по ночам выпадало иногда свободное время.

Костя часто читал мне стихи - наизусть или из тетрадки в черной коленкоровой обложке. Тетрадку он прятал под гимнастеркой. Листы драгоценной тетради были плотно исписаны мелким бисерным почерком, очень четким, разборчивым. Костя смаковал эти стихи, а до меня они не доходили, не трогали. Особенно он любил Бориса Пастернака. Мне же те стихи казались вычурными, заумными, совершенно непонятными.

- Это, - говорил Костя, - тонкие стихи. Жаль, что ты не понимаешь.

- На мой вкус - путано и неинтересно.

- Вкус нужно развивать. Читай больше... После войны. - смеялся Костя.

- Я люблю прозу. Последнюю книгу я прочел в июле 1941-го. 'Гроздья гнева', Стейнбека. Очень понравилось. Но интереснее всего мне журналы 'Техника - молодежи' и 'Знание - сила'.

- Поэзия - не наука, не техника, - это чувство. Концентрированная мысль. Она действует на человека сильнее прозы, - уверял меня Костя.

- А ты пробовал концентрировать свои личные мысли? Писал стихи?

- Баловался немного. Получалось примитивно, хреново.

% % %

К учебным занятиям и вообще к службе Костя относился очень серьезно, старательно. Он вникал в детали каждого предмета, часто задавал вопросы. Его интересовали подробности устройства винтовки, пулемета и орудия, тактики боя, ориентирования по карте.

Ему нравилась конная подготовка (мы одно время занимались даже верховой ездой).

В то время офицерская карьера ему, безусловно, импонировала. Возможно, на Костины понятия об офицерской жизни повлияли читанные им книги о старой русской армии. Во всяком случае, он полагал, что офицерская служба может сочетаться с литературными занятиями. У Кости на этот счет было немало примеров из русской и мировой истории. Правда, подобные соображения Костя высказывал с некоторой долей самоиронии. Я уверен, что при другом стечении обстоятельств он стал бы блестящим кадровым офицером.

В принципе, офицерское поприще благоприятствует раскрытию лучших качеств настоящего мужчины: смелости, хладнокровия, честности, благородства, верности.

Все эти качества были заложены в натуре Кости Левина.

% % %

Под конец обучения, летом 1943 года наше училище перевели в военный городок на окраине Челябинска, в так называемые 'Красные казармы'. Там по окончании ускоренного курса нас и произвели в офицеры - присвоили звание младшего лейтенанта.

Накануне выпуска мы с Костей в последний раз побывали в наряде военный патруль по городу. В комендатуре нам назначили район патрулирования - рынок - и поставили задачу: задерживать пьяных солдат, хулиганов и подозрительных лиц, точнее, дезертиров, коих, по словам дежурного коменданта, развелось очень много.

Мы задержали троих, действительно, подозрительных людей: выпивших, в военной форме, без документов. Один из них, здоровенный заросший детина, очень смахивающий на типичного уголовника- рецидивиста, сумел сбежать от нас. Он резко толкнул Костю, ввинтился в толпу продавцов и покупателей, побежал между рядами торгующих теток к ларькам и ближайшим переулкам. Мы бросились за ним, но быстро потеряли из виду. Мы кричали: 'Стой!', стреляли в воздух, а не по убегающему, потому что вокруг были люди, а они, эти люди, никакого содействия нам не оказали. Скорее, наоборот.

Там же на рынке во время патрулирования, между делом, мы с Костей сфотографировались у 'моментального' фотографа и унесли с собой мокрые мутноватые портреты паспортного размера 3x4 сантиметра. Я храню эти карточки как дорогую реликвию.

О последних днях пребывания в училище осталось ощущение некоторого раскрепощения, распрямления, освобождения от грубого ежедневного гнета.

В те дни в Челябинск приехал отец Кости, подполковник медслужбы Илья Левин, чтобы попрощаться и пожелать сыну удачи - выжить! Перед расставанием он сделал Косте прямо-таки царский, по нашим понятиям, подарок: новенькую портупею с настоящим офицерским ремнем. Никто из нас о такой роскоши и мечтать не мог. Мы, новопроизведенные младшие лейтенанты, получили простые солдатские ремни. Естественно, Костя был от подарка в

неописуемом восторге! Как ограниченны были все-таки наши запросы...

В середине октября 1943 года нас, выпускников, погрузили в 'телячьи' вагоны - '40 человек, 8 лошадей' - и отправили в Действующую армию, на фронт.

На третьи сутки, ночью, когда мы подъезжали уже к Пензе, Костя разбудил меня, а затем - весь взвод: пропала из вещмешка портупея! Обыск и призывы сопровождающего нас офицера вернуть портупею ни к чему не привели.

Мы с Костей подозревали в краже нашего курсанта Хлобыстова, уличенного раньше в мелких кражах. Однако он все отрицал и дал себя обыскать. Портупея бесследно исчезла. Пришлось Косте подпоясываться выданным в училище ремнем. По пути на фронт случились и другие неприятные инциденты.

Все же большинство наших однокашников были людьми честными и порядочными.

Вспоминаются незаурядные еврейские ребята из нашего взвода: Вельшер, Бортник, Шмаев. Особенно Шмаев - своеобразный, своевольный парень, измордованный придирками командиров и 'придурков'. Он, единственный, был выпущен из училища сержантом. С этими ребятами я расстался в ноябре 1943 г. под Харьковом, когда вместе с Костей, Николаем и Валентином отбыл в офицерский резерв 38-ой армии... Как все это далеко!

% % %

Мы, выпускники 1-го Ростовского артучилища, на фронте назначались, главным образом, командирами взводов противотанковых пушек. Таких вакансий на передовой всегда было предостаточно.

Жить по-взрослому нам пришлось учиться уже на фронте, видя страдания, смерть, жалкое малодушие