и настоящее благородное мужество людей. Наблюдения, ощущения и приобретаемый нами жизненный опыт были аналогичны. Мы учились защищать свои честь и достоинство, а также скрывать накатывающийся временами страх.

В глубине души каждый таил надежду вернуться живым или, в крайнем случае, умереть быстро, без мучений. На фронте мы насмотрелись такого, чего нормальный человек забыть не может. Очень тяжело вспоминать раненых. Особенно страдали раненные в живот, - те, кого видел я, кому довелось помогать.

Я готовил себя к худшему. 'Вчера убило одного твоего товарища, говорил я себе, - сегодня ранило другого. Будь и ты готов достойно встретить свой час. Не создавай себе иллюзий, не мечтай, не обольщайся. Знай - не минет тебя чаша сия!'. Такую формулу я отработал себе.

Конечно, все боялись смерти, но еще больше - предсмертных мучений. Солдаты, возвращавшиеся на передовую из госпиталей, испытавшие уже ранения, были больше подвержены страху. Они рассказывали, что ощущают страх гораздо чаще и сильнее, чем до ранения. Осколки и пули оставляют рубцы не только на теле, но и в сознании.

Многих, я знаю, посещали 'вещие' сны, 'озарения', дурные предчувствия.

Еще на Украине в конце марта 1944 года ночью, в сыром окопчике под Ду-наевцами, мне тоже явилось 'предзнаменование': 'Я умру от слепого ранения осколком мины в низ живота'. Именно это я прочувствовал и увидел во всех натуральных подробностях: резкую боль в животе, пульсирующую струю крови и свою рваную рану с торчащим из нее грязным клоком собственной шинели.

Я проснулся среди ночи в холодном поту. Болел живот, и страшно было пошевелиться, чтобы не усилить боль. Моросил холодный дождик, в окопе было тесно и сыро. Ко мне привалился спящий солдат. Ствол его автомата уперся в мой живот. Сначала я никак не мог сообразить, где я и что со мной происходит. А потом была радость: это всего лишь сон! Тогда я принял это как предзнаменование, хотя умом понимал: глупый предрассудок. Тем не менее до самого конца войны свою туго набитую полевую сумку я постоянно надвигал на живот, защищаясь таким образом от предназначенного мне осколка. Так я обманывал судьбу.

У Кости были свои предчувствия. Он говорил мне о них еще в 1943 году, когда нам было по 19 лет, и тогда же он записал полученное 'сверху' конкретное предсказание:

Запад

Я буду убит под Одессой,

Вдруг волны меня отпоют.

А нет - за лиловой завесой

Ударит в два залпа салют.

На юге тоскует мама,

Отец наводит справки...

Т-6, словно серый мамонт,

Разворачивается на прахе.

А мертвые смотрят на Запад.

К. Л. 1943 г.

В то время наша армия уже наступала, и даже павшие смотрели на Запад.

В конце апреля 1944 г. Костина дивизия двигалась на Яссы. Там шли упорные бои, особенно у села со странным названием Таутосчий. Костя часто вспоминал те дни. На передовой он довольно часто делал записи в своем полевом блокноте. Еще можно разобрать некоторые из заметок.

Например, в апреле 1944 года перед атакой он записал для памяти сигналы полка, которому была придана батарея капитана Бояринцева, то есть Костина батарея: 'Вызов огня' - красная ракета, 'Перенос огня' - белая, 'Танки!' зеленая, 'Атака!' - серия белых, 'Танки к пехоте!' - одна красная и одна белая.

В 1955 году я разыскал капитана Бояринцева в г. Запорожье и передал ему адрес бывшего командира взвода лейтенанта Левина.

В Костином блокноте сохранились и другие заметки тех дней, в частности, расход снарядов. Вот, например, утром 25.04.1944 у села Таутосчий орудие Коверзина (Костиного взвода) выпустило 66 снарядов, из них: 28 осколочных, 7 картечей (значит, немецкая пехота была совсем близко, не далее 200 метров), 21 бронебойный, 10 подкалиберных (значит, отбивали танковую атаку с близкого расстояния). Картечь и подкалиберные - снаряды ближнего боя.

Эта запись свидетельствует также о том, что Костя заботился о своих солдатах, ибо за сданные стреляные гильзы солдаты получали в то время денежную премию (в стране ощущался недостаток цветных металлов, в частности -меди). Некоторые заботливые командиры вели учет израсходованных каждым орудием снарядов и сданных в боепитание гильз. Конечно, очень немногие офицеры обременяли себя подобной бухгалтерией.

% % %

Злосчастное село Таутосчий запомнилось. Там подорвался на мине наш друг Валентин Степанов. Костя оказался рядом. Он пытался помочь истекающему кровью и дрожащему в предсмертном ознобе Валентину, но тщетно. Тот скончался на месте. Эта смерть потрясла Костю. Через год он, находясь в Феодосийском госпитале после тяжелого ранения, написал 'Реквием Валентину Степанову':

Твоя годовщина, товарищ Степанов,

Отмечается в тишине.

Сегодня небритый, от горя пьяный,

Лежу у моря, постлав шинель.

Все пьют тут просто, - и я без тостов

Глотаю желтый коньяк в тоске.

Черчу госпитальной тяжелой тростью

Сорокопятку на песке.

А где-нибудь сейчас в Румынии

По-прежнему светает рано,

И, как упал на поле минное,

Так и лежит мой друг Степанов.

А все-таки я дописал твоей маме,

Чей адрес меж карточек двух актрис

Нашел я в кровавом твоем кармане

В памятке 'Помни, артиллерист'.

Но где-то, Валя, на белом свете,

Охрипши, оглохши, идут в поход

Младшие лейтенанты эти,

Тридцать восьмой курсантский взвод.

К. Л. 1945 г.

% % %

25 июня 1944 года во время артналета погиб мой друг Николай Казаринов. Осколок снаряда попал прямо в сердце, смерть была легкой, наступила мгновенно. Единственная милость судьбы. Коля был очень жизнерадостным человеком. Он верил и часто повторял, что с ним ничего не случится. Случилось. Батарея Николая стояла недалеко от нашей у гуцульского села Пистынь, за Коломыей. Там тихим вечером в яблоневом саду мы похоронили Николая Казаринова. Вечная память!

% % %

Когда я думаю о друзьях молодости, об однокашниках из 38-го курсантского взвода, то всегда рядом с ними вижу своего первого, еще детских времен, друга Анатоля Козачинского. Мы жили тогда в селе Голованевск, бывшей Винницкой области. Помню, как по утрам, еще полусонный, я выбегал на крыльцо нашего сельского дома и во весь голос звал: 'Антон!' Именно так, на украинский лад, называли его родители, не желавшие, очевидно, демонстрировать свое польское происхождение.

'Антон! - кричал я. - Выходи! Я жду!' И он выходил. Помню еще, как наши молодые, красивые, жизнерадостные мамы переговаривались между собой, держа нас за руки.

У нас с Анатолем многое сходится. В частности, - у каждого по младшей сестре и по совсем