На середине моста нас нагнала подвода, груженная людьми и домашним скарбом. Видимо, тоже спешат на станцию, - прознали про заводской эшелон.

Мама кинулась наперерез и взмолилась, как только может отчаявшаяся

женщина:

- Добрый человек! Хозяин! Ради Бога, возьмите мою старую мать и малого сына. Они уже не могут бежать. Подвезите их до станции!

Вид у возчика свирепый, раздраженный:

- Гэть з дорогы! Роздавлю! У мэнэ повэн виз! Ты що, нэ бачыш? Повылазыло? Гэть звидсыля! Гиршэ будэ!

Мама бежала за подводой и упрашивала хозяина, а мы - за ней.

- Товарищ, дорогой! Пожалейте их! Они не могут. Сын - калека! Я же заплачу вам, сколько скажете. Вещи не надо. Мы сами.

Наконец подвода остановилась:

- Жалько хлопчака та стару. Давай гроши! Швыдко!

- Сколько?

- Двисти рублив. Давай швыдше!

Отец трясущимися руками вытащил деньги и сунул в руку возчика. Тот согнал с подводы двух 'законных' пассажиров и усадил бабушку и брата. Согнанные мужчина и женщина проклинают нас последними словами. Хозяин ругается, он уже жалеет, что связался с этими евреями, черт бы их побрал! Зараз усих поскыдаю та повернусь до дому. На чорта мэни ваши гроши? Щэй бомбы кыдае. Коняку вбыты можэ!

'Спешенный' мужчина подобострастно советует возчику:

- Около станции утром разбомбило магазин ТПО. На обратном пути вы возьмете там кое-что нужное для дома. Вот увидите. Там хорошие вещи валяются.

Похоже, этот довод оказался убедительным. Хозяин взмахнул кнутом. Подвода дернулась. Бабушка чуть не свалилась, выронила ведро. Оно звякнуло о деревянный настил моста и полетело в реку со всем нашим запасом харчей. Лошадь побежала. Мы ускоренным шагом затрусили за подводой, но скоро отстали.

Наш бег прервался лишь один раз - взрывной волной бросило наземь, когда на противоположной стороне улицы рванула бомба. Обошлось - только обсыпало землей и пробило осколком мой чемодан. Мозг сверлила единственная мысль: хоть бы не ушел эшелон! Страх опоздать был сильнее всех других страхов.

Наконец мы добрались до рампы, увидели брата с чайником в руках и бабушку, сидящих на шпалах у самого эшелона. Как мы обрадовались! Мама чуть не плакала. Действительно, повезло: собрались все вместе и от бомбежки не пострадали. Вот он стоит, готовый к отправке состав. Может быть, сейчас отправимся в путь?!

Эшелон собран из потрепанных открытых платформ, плотно груженных

какими-то станками, кусками машин, ржавыми балками, трубами, электромоторами, связками зубчатых колес, грубо сколоченными ящиками. Похоже, все это имущество впопыхах брошено на платформы и кое-как притянуто проволочными растяжками к покореженным бортам.

Мы очень боялись, что нас, как уже не раз бывало, погонят прочь. Тогда все - надеяться больше не на что. На сей раз ни начальников, ни охраны не видно. Опасливо озираясь, мы взобрались на ближайшую платформу, где уже сидели трое таких же бедолаг, и еще раз порадовались удаче. К эшелону подбегали люди, торопливо карабкались на платформы и, как тараканы, расползались по щелям и закуткам между чугунными станинами, колесами, балками и ящиками. Да, не только до нас дошел слух об этом эшелоне.

Через полчаса мы оказались измазанными мазутом и маслом, вытекающим из 'нашего' токарного станка. Я к тому же зацепился за торчащий конец проволоки, которой 'наш' станок был прикручен к борту, и порвал до неприличия брюки. Мама в суматохе поранила руку и спину острыми концами гвоздей, выступающих из ящиков. Мы начали благоустраивать свой закуток. Я кое-как загнул концы проволочных растяжек, торчащие гвозди... Отец с мамой подложили бабушке под спину зимнее пальто, распихали по углам наши узлы и чемоданы.

Бомбежка прекратилась. Постепенно улеглись возбуждение и суета. Мы отдышались и, сидя на железяках и узлах, оттирали измазанные машинным маслом руки и лица. Мама вспомнила, что забыла закрыть окно на кухне, не успела попросить соседей присмотреть за домом, посокрушалась о брошенных новых постелях, о книгах и мебели. Отец переживал молча, был настроен философски и успокаивал маму:

- Не переживай, Маня. Считай, что нам повезло. Мы вместе, дети с нами, и мы имеем еще шанс. Не путай большое с малым. Что дом? Этой же ночью, а может, и раньше, все растащут. Все! И нет дома. И даже книги растащут. Страшно, что мы всегда беззащитны. Помнишь, как было в девятнадцатом году? Помнишь ту субботу, когда бандиты сожгли наш дом в Хощевате? Когда повесили Леву, Йосю, Яшу? То было горе великое. А теперь ни о чем не жалей и не плачь. Будем крепиться и надеяться. А что еще нам остается? Спасибо Швецу. Сидите и не вылезайте. Пусть будет тихо! А то найдутся на нашу голову начальники и прогонят даже из этого жалкого прибежища.

Мы сидели тихо. Эшелон не сдвинулся с места - не было паровоза. Под вечер город еще раз бомбили. Мы желали одного: чтобы бомба не попала в железнодорожный мост. Пусть куда угодно - но не в мост! Иначе - конец всем надеждам.

Наш состав стоял далеко от вокзала среди разбитых вагонов, всеми забытый. Дымилось разрушенное только что локомотивное депо, поезда не шли, паровозов на путях не видно. Мы забеспокоились: очевидно, никому уже до нас нет дела. Может, немцы, действительно, уже окружили город, и мы обречены?

Захотелось пить. Я взял чайник и отправился к вокзалу по воду. Мама, конечно, опасалась, как бы эшелон не ушел без меня. А я двинулся вдоль состава, высматривая Иру. Обнаружил ее в противоположном конце эшелона на платформе с большими металлическими трубами. Швецы неплохо устроились в одной из них. В трубе хоть и тесно, неудобно, зато безопаснее при обстреле и бомбежке.

Я попросил Иру передать отцу благодарность моих родителей за добрый совет. Она молча кивала. Захотелось поговорить с ней. Может быть, это последний шанс? Однако язык не поворачивался. Она стояла на платформе, я -внизу. Мы молчали. Потом я сказал:

- Ира, дай мне ведро или чайник. Принесу вам воду.

- Спасибо, не надо. Папа принес.

- Что же, Ира. Тогда до свидания. Может, в пути увидимся?

- Не знаю. До свидания.

Быстро темнело. В ту душную июльскую ночь рядом с нашим эшелоном бурлила напряжения, непонятная, странная жизнь, кипели страсти. Недалеко в кустах сирени слышна была какая-то возня, взвизгивала женщина. В темноте мимо торопливо уходили к мостам, за реку толпы пехотинцев, пушки, обозы. Невидимые с платформы начальники подавали приглушенные расстоянием команды: 'Быстрей! Не задерживать движение! Подтянись! Не отставать!'. Это было не отступление - бегство.

Напряжение нарастало, настроение портилось. После полуночи неизвестно кто распустил слух, что наш эшелон вообще никуда не уйдет, поскольку вечером упавшая рядом с депо бомба разбила последний исправный паровоз, а ремонтировать его уже некому - все ремонтники разбежались. Кто куда. Немцы уже рядом, и власти давно покинули город. Так что нужно расходиться по домам или бежать вслед за отступающими войсками и обозами.

Мы опять начали погружаться в омут отчаяния, наблюдая, как люди спрыгивают с платформ и убегают к реке, за солдатами. На соседней платформе вспыхнула драка - поймали человека, стащившего узел с едой. Громко плакали дети, и их никак не могли успокоить. Сидеть и лежать было неудобно, болели бока, мешали торчащие отовсюду острые железки, проволочные растяжки. Я сходил к недалеким кустам во двор железнодорожного общежития и извел на подстилку несколько кустов сирени.

Ничего более подходящего не нашел.

Мы решили положиться на судьбу и не уходить.

Только-только задремали, началась сильная бомбежка. Немцы повесили несколько 'фонарей' -