отважились уезжать. Как можно без бумаги?! Однако к

тому времени пассажирские поезда из Одессы на восток через нашу станцию Голта уже не шли. Станцию непрерывно бомбили, а я ежедневно бегал туда, бродил по путям, высматривая эшелон, на который могла бы пристроиться наша семья.

В один из таких суматошных дней на привокзальной улице Революции я столкнулся с нашей учительницей немецкого языка Анной Францевной Рудик. Это была немолодая, полная, спокойная женщина, натуральная немка, знакомая моих родителей. Она обрадовалась встрече, спросила о здоровье 'стариков', поинтересовалась моими планами. Я ответил, что в армию меня еще не берут, мне 17 лет. Сообщил, что выслал документы в Ленинградский военно-механический институт, а теперь боюсь, как бы они не затерялись.

И еще я пожаловался: 'Никак не удается попасть на эшелон для эвакуации'.

- А зачем эвакуироваться? - удивилась она.

- Как это - зачем? Если немцы займут город, то расстреляют евреев,

комсомольцев...

- Какая дичь! Какая чепуха! Не верьте всему, что говорят. Вспомните: злые языки страшнее пистолета. Наши газеты, как всегда, сгущают краски. Специально, чтобы разорить приграничные области и нанести урон Германии. Не верьте этой пропаганде!

- Как же не верить, Анна Францевна? По радио передают, газеты пишут, беженцы из Львова рассказывают ужасные истории. Немцы же - фашисты! Они убивают евреев!

- Нет. Все это выдумки и пропаганда. Майн гот! Германская армия и

правительство не допустят беззакония. В конце концов, они тоже социалисты, а не анархисты какие- нибудь! Я видела своими глазами германские войска на Украине в 1918 году. Добропорядочные, воспитанные люди. Они защищали наших мирных жителей от грабежей и погромов. Грабили не германские солдаты, а наши местные банды: зеленые, белые, красные. Германцы - очень культурные, честные люди, особенно офицеры. Западная цивилизация! Германия всегда помогала России. И, вообще, внесла огромный вклад в мировую науку! Нам есть чему у них поучиться. Не бойтесь! Да, недавно наши артисты устроили в Берлинской опере концерт, давали 'Пиковую даму'. Там Германа пел...

Я слушал молча эту речь и думал: 'Плохи наши дела. Наверно, немцы уже близко, и она не в состоянии сдержать своей радости. Ждет прихода'. А она все говорила:

- Все образуется. Страсти улягутся. Все - к лучшему. Вам не следует из-за

каких-то нелепых слухов бросать свой дом, имущество и бежать в неизвестность. На чужбине беженцев ожидают большие лишения. Я знаю,- большое несчастье не иметь своего крова над головой. Передайте это своим родителям и, конечно, привет от меня.

Она вдруг, как бы внезапно испугавшись чего-то, умолкла, засеменила прочь, оглянулась, крикнула: 'Ауф видерзейн!' - и скрылась за поворотом. Больше мы, однако, не встретились.

Усталость и заторможенность прошли. Я любовался Евой. Ее поощряющая улыбка возбуждала во мне энергию и будоражила мысль. Мне хотелось высказать веское собственное мнение, заинтересовать Еву, завоевать ее симпатию.

Тогда я без колебаний брался судить обо всем бескомпромиссно, решительно, окончательно. Лишь много лет спустя я осознал пользу сомнения и открыл печальную истину: чем меньше человек знает, тем решительнее и строже судит обо всем.

Теперь многое видится по-иному: потускнели яркие молодые краски, рассеялись иллюзии, притупилась боль ошибок и разочарований. Бог милостив. Он наделил время способностью притуплять чувства, утишать скорбь. Иначе жизнь превратилась бы в муку.

В те немногие часы, даже минуты общения с Евой я впервые, еще неясно, ощутил магическое обаяние женщины, ее великую таинственную силу. Потом, много лет спустя, пришло осознание того, как велика может быть эта сила, способная творить с нами чудеса: наполнять сердце смелостью, заставлять ум яростно трудиться, воодушевлять на большие дела. Последующий жизненный опыт лишь укрепил меня в этом убеждении.

Не всех Бог наградил талантом любить, не каждому дал способность пробудить в женщине ответное чувство и испытать его благотворное влияние. Счастлив, кто испытал это...

% % %

Некоторое время мы молчим. Ева смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Ее лицо одухотворено. Ощущаю ее интерес ко мне и продолжаю:

- Фашисты ненавидят культуру. Геббельс писал, что, когда слышит слово 'культура', хватается за пистолет. Потому что культура - это свобода. Чехов говорил, что человек становится свободным, по капле выдавливая из себя раба.

- Вы интересно говорите, - дарит мне радость Ева, - а Чехова я не читала, к сожалению, но слышала о нем.

- Немецкие философы, у которых Гитлер кое-что позаимствовал, утверждали, что война необходима, что она якобы очищает и укрепляет народ, что в войне гибнут самые слабые и не приспособленные к жизни и, таким образом, происходит естественный отбор, как у животных. Это большая ложь. В войне гибнут самые смелые, самые честные и добрые. А лучшие места в жизни захватывают хитрецы, пройдохи и карьеристы. В этой войне уже погибли самые благородные. Они были лучше нас, оставшихся. Я знаю.

Ева печально поджала губы:

- Мой брат погиб в 39-ом. Всегда гибнут лучшие. Вы правы. Да. В разговор опять включается хозяин:

- Я врач. У меня свои аналогии. Фашизм, может быть, не просто опасная, а неизлечимая болезнь человечества.

- Вы пессимист, пан Богдан. Фашизм почти уничтожен. Мы, как хирурги, вырежем все язвы и болячки фашизма. Останется здоровый организм. Нормальное человечество.

- Вы знаете, что такое канцер?

- Да. По-русски - рак. Вообще-то фашизм сравнивали с коричневой чумой.

- Чума может иметь разные цвета, не только коричневый, но и красный, зеленый, белый. Чума излечима. Все сложнее. Канцер дает метастазы. Ну, в других странах... Если так, то лечение лишь продлит агонию, но не вылечит. Не улыбайтесь.

- Мы сразу вырежем все. Не оставим метастазов. Уверен.

- Намерения у вас хорошие. Дай Бог, чтобы вам удалось. А я пессимист. Ева сидит рядом. Очень хочется погладить ее по голове, убедиться, что это не сон.

- Мне было бардзо интересуенце. Мы вшистко розумеме. Ойтец добже пшетлумачиць. Хорошо переводит.

Хозяйка направляется к двери, за ней - не спеша - Ева. Она откровенно дружески улыбается мне и волнующе, оставляя надежду, прощается: 'До видзенья!' Я, можно сказать, галантно встал и сказал, что мне было очень приятно встретиться и поговорить с ними. И еще добавил: 'Ваше 'До видзенья!' означает по-русски: 'До свидания!' Поэтому надеюсь, - мы еще увидимся'. Ева оборачивается и еще раз улыбается мне: 'А цо то ест 'свидание'?' Объяснить легко, а устроить трудно...

Они уходят.

Я сгребаю в охапку свою одежду и выхожу на нашу половину.

% % %

Здесь тихо. Все уже угомонились. Бодрствует лишь подсменок - заряжающий Кириллов. Он стоит на кухне у стола и, чтобы не уснуть, старательно протирает промасленной тряпкой свой карабин.

В орудийном расчете его главная обязанность проста: готовить снаряды к стрельбе и заряжать пушку. Делать это нужно быстро и аккуратно, потому что мы открыты и 'кто кого' решают секунды. Заряжающий должен установить взрыватель и одним точным и сильным движением втолкнуть снаряд в казенник, не задев взрыватель. И тогда затвор автоматически закроется. Услышав от заряжающего: 'Готов!', наводчик, если успел навести пушку, давит на спуск. Свое дело Кириллов выполняет мастерски. Еще он умеет ловко бороться с загораниями, когда пулеметной очередью или осколком мины пробивает гильзу и воспламеняется пороховой заряд. Нередко случается у нас и такое.

Кириллов ставит карабин на предохранитель, ударом ладони загоняет обойму в магазин, обтирает