религии друидов,[34] потом в VI веке здесь был основан первый в Шотландии христианский монастырь, и по имени его основателя святого Колумбана остров получил первоначальное название. Аббаты и епископы, вышедшие из стен монастыря, усердно насаждали новую религию в северных странах Европы. Позже аббатство стало цитаделью клюнийских монахов и существовало до времен Реформации. Здесь была богатейшая библиотека с множеством древних манускриптов, относящихся к римской истории, которую ученые монахи могли бы восстановить по первоисточникам, если бы задались этой целью. Но бесценные рукописи давно погибли, а от знаменитого некогда аббатства остались одни развалины.

Жюль Верн записал свои впечатления об Айоне, какой он застал ее в 1859 году:

«Айона – остров длиною всего в три мили, а шириною в одну, жителей на ней не более пятисот. Она принадлежит герцогу Арчайлу, который получает от нее всего лишь несколько сот фунтов стерлингов. Тут нет ни города, ни поселка, ни даже деревни. Кое-где разбросаны хижины, в большинстве жалкие лачуги, при всей своей живописности, вполне первобытные – чаще всего без окон, с освещением из дверного проема, без труб, которые заменяет зияющая в кровле дыра, со стенами из соломы, канатов и тростника, перевитых морскими водорослями…От древнего острова св. Колумбана остались нынешняя Айона с ее бедными поселянами, которые с превеликим трудом извлекают из песчаной почвы скудные урожаи ячменя, картофеля и пшеницы, да рыбаками, чьи ветхие барки бороздят обильные рыбой воды малых Гебрид».

С холма аббатства на северной оконечности Айоны глаз может охватить на востоке всю возвышенную часть острова Малла и на севере, в каких-нибудь двух милях, некое подобие громадного черепашьего панциря, выдающегося примерно на треть из морской глубины. Это и есть Стаффа – один из самых любопытных островков Гебридского архипелага. Стаффа – большая, овальной формы скала, длиной в милю и шириной в полмили, содержащая под своей каменной скорлупой удивительные базальтовые пещеры, привлекающие и геологов и туристов.

Рифы не позволяют кораблю приблизиться к самому острову. Туристы, прибывающие с Айоны, обычно отправляются к гротам с парохода на лодках. Оливер Синклер, пока всех остальных повезли любоваться «чудом земного шара» – Фингаловой пещерой, высадился с французами в маленькой бухточке на восточном берегу, у входа в менее знаменитую, но тоже достойную внимания, Клам-Шельскую пещеру.[35] В ней слышится постоянный шум, как в некоторых морских раковинах. Такой акустический эффект создает особая конфигурация сводов, сложенных из базальтовых призм, напоминающих ребра корабельного корпуса. Когда попадаешь в эту «шумящую раковину», возникает странное ощущение, будто над головой нависает перевернутый трюм.

Поручив матросу перегнать лодку на другой конец острова, Оливер Синклер' поднялся с французами на плоскую вершину и быстро повел их к юго-западному берегу, открытому ужасным бурям, которые бушуют на Стаффе девять месяцев в году, с сентябрьского по мартовское равноденствие.

В Фингалову пещеру можно проникнуть не только водой, но и по узкому уступу, ведущему вдоль внутренней стенки в самую глубину грота. Впаянные в базальт железные перильца ограждают от риска свалиться с отвесной кручи. Оливер Синклер избрал именно этот путь, позволяющий в полной мере насладиться восхитительным зрелищем.

По знаку гида посетители остановились у входа.

В таинственном преддверии полумрака, направо и налево, разделенные расстоянием около тридцати четырех футов, плотно прижатые друг к другу, высились базальтовые столбы, за которыми угадывались стены, как в некоторых церквах последнего периода готической архитектуры. На капители колонн опиралась громадная масса пологого свода, поднятого в середине на пятьдесят футов над уровнем воды.

С трудом оторвавшись от созерцания невиданной красоты, путники углубились в пещеру.

«Тут в совершенном порядке сгруппировались сотни призматических колонн разной величины, словно продукты какой-то гигантской кристаллизации; их ребра выдавались с такой резкостью, будто их обрезал и обровнял резец декоратора. Углы между соседними колоннами с геометрической точностью заполнялись выступающими ребрами стоящих рядом колонн; у иных выдавались по три грани, у других по четыре, пяти, шести и даже семи и восьми; в общем однообразии стиля такое различие создавало некоторое оживление – доказательство художественного вкуса природы…

Внутри пещеры царило какое-то звонкое безмолвие – если можно соединить эти два слова – та особенная тишина, которая свойственна глубоким впадинам, и посетители не решались прерывать ее. Только ветер иногда нарушал тишину протяжными звуковыми аккордами, состоящими из ряда унылых, уменьшенных септим, то усиливающихся, то замирающих. Казалось, что при дуновении ветра все эти призмы начинали звучать, подобно язычкам громадной гармоники».

– Мне думается, – вдруг заговорил Оливер Синклер, – отсюда и пошло название пещеры «An-Na-Vine», a это как раз означает на кельтском языке «гармоническая пещера». Какое другое имя было бы для нее более подходящим? Ведь Фингал был отцом Оссиана, гений которого сумел сочетать в себе и поэзию и музыку. Сама природа сотворила здесь эолову арфу, и не ее ли дивные звуки исторгали из сердца Оссиана вдохновенные импровизации – эпические и лирические поэмы, изливающиеся под этими сводами на чистейшем гэльском языке? Да, мне хочется верить, что наш великий бард воспевал подвиги героев своего времени именно в этом подземном дворце, который до сих пор носит имя его отца Фингала… А теперь, господа, – добавил он, взглянув на часы, – полюбуйтесь волшебной декорацией!

Все обернулись.

«С этого места открывалась удивительная перспектива. Вода, вся обданная светом, не препятствовала видеть дно, из которого вырастали столбы, повернутые друг к другу разными гранями, наподобие мозаики. На боковых колоннах у входа отражалась бесконечная игра света и теней. Все это гасло, когда против отверстия пещеры останавливалось облако, подобно газовой занавеси на сцене театра. И наоборот, когда солнечные лучи снопом врывались в пещеру, преломляясь в кристаллах на ее дне, и оттуда, возносясь к своду, она начинала сверкать и светиться всеми семью цветами призмы.

А там, у входа, море набегало на первые столбы гигантской арки. И эта черная рама, похожая на бордюр из черного дерева, резко оттеняла красоту задних планов. Еще дальше во всем великолепии представал горизонт неба и воды, среди которой вдали на расстоянии двух миль виднелась Айона с белеющими развалинами аббатства».

Наши путники, охваченные экстазом, не находили слов, чтобы выразить свое восхищение. Но тут раздался свисток боцмана, призывающий пассажиров к лодкам. Поневоле пришлось вернуться к действительности.

Памятное путешествие завершилось двухдневным пребыванием в Глазго, где Жюль Верн посетил ткацкую фабрику, оснащенную механическими станками, отцы и деды которых вместе с паровой машиной Уатта положили начало промышленной революции в Англии.

Над городом постоянно висела дымовая завеса, куда более плотная, чем над «старой коптильней» Эдинбургом. Пропитанный гарью и копотью воздух, казалось, вгрызался в легкие. От шума, грохота, деловой суеты трудно было укрыться даже в «Королевском отеле», окна которого выходили на центральную улицу.

Глазго обязан своим возвышением торговым связям с Америкой. Предприимчивые «лорды Тобаго»[36] основали здесь первые конторы по продаже виргинского табака, и они же построили лучшие кварталы города. Вскоре появились прядильные и ткацкие фабрики, работавшие исключительно на американском хлопке, а затем по берегам Клайда выросли металлургические заводы и судостроительные доки. Все это, вместе взятое, и составляло главную достопримечательность Глазго, города хотя и старинного, но, по сравнению с Эдинбургом, бедного историческими реликвиями.

Единственное яркое впечатление, отраженное в путевых заметках Жюля Верна, – прогулка на пароходе от порта Глазго до выхода в открытое море из залива Ферт-оф-Клайд.

Еще раз обратимся к роману «Зеленый луч» (гл. четвертая «Вниз по Клайду»).

«Туристу надо быть очень привередливым, чтобы остаться недовольным путешествием по Соединенному Королевству. Компании путей сообщения повсюду предоставляют в его распоряжение великолепные транспортные средства. Нет такого тощего потока, маленького озерка, незначительного заливчика, по которым бы не скользили изящные пароходы. Не удивительно, что Клайд в этом смысле отличался большим благоустройством».

Комфортабельный пароход «Колумбия», с длинным корпусом, утонченным спереди и суженным в