В центре Оганквита был небольшой парк с пушкой времен Гражданской войны и памятником погибшим. После того как умер Гус Динсмор, Фрэнни Голдсмит пошла в этот парк и, сидя на берегу пруда с утками, лениво стала бросать в него камни, наблюдая за расходившимися по воде кругами.

Позавчера она проводила Гуса в дом Хэнсона, стоявший на побережье, опасаясь того, что ему придется «уйти из жизни» (именно таким гнусным эвфемизмом обозначали смерть ее предки) в раскаленной крошечной будке на пляжной автомобильной стоянке.

Она думала, что Гус умрет тем же вечером. У него был очень сильный жар, и он бредил. Дважды он падал с кровати и даже принимался расхаживать по спальне старого мистера Хэнсона, сшибая вещи, падая на колени и снова вставая. Он кричал, обращаясь к людям, которых не было в комнате, отвечал им и наблюдал за ними с чувствами, воплощавшими собой всю гамму от радостного ликования до ужаса, до тех пор, пока Фрэнни не ощутила, что его невидимые собеседники реальны, а она сама превратилась в призрак. Она умоляла Гуса снова лечь в постель, но для Гуса она не существовала. Ей приходилось уступать ему дорогу, потому что если бы она этого не сделала, то он бы просто сшиб ее на пол и прошелся бы по ней.

Наконец он рухнул на кровать и перешел от энергичного бреда к бессознательному состоянию, которое показалось Фрэн предсмертной комой. Но на следующее утро она увидела, что он сидит в постели и читает вестерн в бумажной обложке, найденный им на одной из полок. Он поблагодарил ее за то, что она о нем позаботилась, и выразил надежду, что прошлой ночью ему не довелось сказать или сделать что-нибудь неподобающее. Когда она стала утверждать, что ничего подобного не было, Гус с сомнением оглядел окружающий хаос. Она приготовила немного супа, и он съел его с аппетитом.

Фрэнни накрыла тело Гуса чистой простыней и оставила его на кровати старого Джека Хэнсона, перед окном с видом на океан. Потом она пришла в парк и стала швырять камешки в пруд, ни о чем не думая. Но подсознательно она поняла, что это уже не была та странная апатия, которая охватила ее после смерти отца. С тех пор она постепенно все больше приходила в себя. Она взяла розовый куст в цветочном магазине Натана и аккуратно посадила его на могиле Питера. Она понадеялась, что куст хорошо приживется. Ее теперешнее бездумное состояние было чем-то вроде отдыха после смерти Гуса. Оно ничем не напоминало то преддверие безумия, в котором она находилась раньше.

Но вскоре ей надо будет подумать о том, что делать дальше, и, по-видимому, в этих мыслях будет присутствовать Гарольд Лаудер. Но не только потому, что она и Гарольд были единственными оставшимися в живых людьми в этом районе, но и потому, что она просто не могла себе представить, что случится с Гарольдом, если некому будет за ним присмотреть. Он ей по-прежнему не слишком-то нравился, но, во всяком случае, он попытался быть тактичным, и оказалось, что у него есть хоть какие-то представления о приличиях.

Гарольд оставил ее в покое с момента их встречи, состоявшейся четыре дня назад, возможно, проявив уважение к ее желанию остаться один на один со своим горем. Но время от времени она замечала «Кадиллак» Роя Брэннигана, бесцельно круживший по городским улицам. И дважды, при соответствующем направлении ветра, до окна ее спальни донеслось постукивание пишущей машинки. Сам факт того, что она могла услышать этот звук, несмотря на то, что дом Лаудеров находился почти в миле от нее, подчеркивал реальность случившегося. Она немного удивилась, что, хотя Гарольд и позаимствовал чужой «Кадиллак», он не заменил свою механическую пишущую машинку на одну из этих гудящих электрических торпед.

«Но теперь, когда электричество в городе погасло, – подумала она, вставая и оправляя шорты, – ему уже не удастся это сделать».

Где-то должны быть другие люди, что бы Гарольд не говорил. Если иерархия власти распалась, им просто надо найти других людей и вновь сформировать ее. Она не задумывалась над тем, почему «власть» представлялась ей такой необходимой вещью, но еще меньше беспокоил ее вопрос о том, почему она должна заботиться о Гарольде. Просто так было надо.

Она вышла из парка и медленно отправилась вниз по Главной улице в направлении дома Лаудеров. Становилось уже довольно жарко, но морской ветерок освежал воздух. Ей неожиданно захотелось пойти на пляж, найти бурую водоросль и съесть кусочек.

– Боже, как ты отвратительна, – сказала она вслух. Но, разумеется, она не была отвратительна; просто она была беременна. Вот в чем было дело. А на следующей неделе ей захочется луковых бермудских сэндвичей. С хреном.

Она остановилась на углу, в квартале от дома Лаудеров, удивляясь тому, как долго не приходила ей в голову мысль о собственном «интересном положении». Может быть, она уже просто привыкла к этому? В конце концов прошло уже почти три месяца.

В первый раз она подумала с некоторой тревогой о том, кто будет помогать ей при родах.