повествования, равно как и снижению интеллектуального уровня, сужению взгляда на мир, измельчанию конфликтов. Густая тень творческого застоя начинала заволакивать литературный небосвод.

Лишь немногие осознали зловещую суть происходящего. Среди них был и Проскурин. Он продолжал создавать портрет человека в контексте естественной связи с реальной действительностью. Для него подлинное существо личности может проявиться лишь в тесном взаимодействии с народом и традицией, с эпохой и обществом. Поэтому его интересует индивидуум как составная часть русского национального характера, включенного в сложный социально-исторический процесс, а не как эстетическая категория.

Это вступало в явное противоречие с либеральной концепцией, наиболее четко проявившейся в литературных и философских сочинениях. Основной целью свободы литературного либерализма являются стремление к освобождению личности от социально-нравственной ответственности перед обществом, независимость от любой упорядоченной системы идеалов. С одной стороны, активное навязывание 'прав человека', а с другой - игнорирование 'прав человека и общества', 'прав человека и гражданина' - весьма показательны с точки зрения литературного либерализма, который, не переставая восхвалять 'права личности' демонстрирует полное пренебрежение к правам людей народа, нации и государства.

В 1980 - 1983 годах выходят в свет три проскуринские повести: 'В старых ракитах', 'Полуденные сны' и 'Черные птицы', в которых продолжается дальнейшее углубление нравственно-психологического анализа. Здесь художник сознательно и открыто пошел на разрушение прокрустова ложа дозволенного он назвал вещи своими именами, указав на зреющий кризис в общественном сознании. Слишком горьким оказалось лекарство, предложенное им для всеобщего исцеления. Это резко нарушало привычное полусонное течение литературного потока, вызвав гоголевскую немую сцену в стане литвождей и критиков. Многие поняли, что на литературном небосводе утвердился не только талантливый, но и безоглядно смелый, истинно русский писатель, который один из первых заявил, что плодоносным выходом из создавшейся критической ситуации в обществе является осознание угрозы надвигающейся беды, а стало быть, ужесточение правды. Народной правды, которая и со дна моря выносит, и из воды и огня спасает. 'Повести высветили грозные черты нарастающего к рубежу 70 - 80-х годов общественного неустройства, - осторожно писал критик, - разрыва между словом и делом, засилья потребительской психологии (в том числе, увы, в литературе и искусстве), краснобайства, казнокрадства - всего того, что (...) названо застоем и спячкой, грозящей закостенелостью, социальной коррозией. Т а к о г о от Петра Проскурина бдительная наша критика явно не ждала. Все помнят: на прежние его романы незамедлительно рождались десятки статей. А вот ответом на вступление прозаика в 'романтический' период стало молчание'.1

Это отмечалось в середине 1987 года, когда могильщики советского строя, прикрываясь маской 'человеческого лица' А.Н. Яковлева, уже брали власть в свои руки, хотя принародно об этом еще помалкивали, т.е. выжидали.

Петру Проскурину, как ни кому другому в ту пору, удалось высветить внутренний разлад личности, в которой нашло отражение противоречия действительности, сложные взаимоотношения человека и его окружения. Условия жизни порождают раздвоенность личности, упадничество, усугубляемые и дискомфортностью внутреннего мира. Такова жизнь - и, как настоящий мастер своего дела он первый показал ее симптоматические проявления, что предполагает не уход от реальности, а расширение и углубление взгляда на нее, выражение подспудных явлений и процессов, тогда происходящих в недрах общества. Как бы то ни было, он шел дорогой народной правды. Не потому ли по философской глубине, богатству содержания и силе художественного выражения его проза и публицистика во многом превосходит то, что создано в русской литературе в 70 - 90-е годы.

Тут следует вот еще о чем сказать: за всеобщим упадком, за жизнью разлагающейся в его творениях еще не угадывается созидательный процесс, хотя и чувствуется дыхание надежды. Между тем запутанность бытия, надвигающаяся острейшая классовая борьбы, им изображены не в обособлении или пессимистической тональности, а в диалектике. Вместе с тем, внутренняя значительность измученного жизнью, но не сломленного современника составляют главную особенность произведений 80 - 90-х годов. Он изображает человеческую личность в атмосфере изменчивости бытия. Отсюда впечатляющая жизненная сила и правдивость образов, исторический взгляд на общество и судьбу человека.

Размышляя о богатстве народного характера, о том, что в русской литературе он живет, что появляется в нем и новое, Проскурин видел одно из ярчайших проявлений самобытности и глубины народности в творчестве Михаила Шолохова.

Весной 1982 года он посетил гениального художника в Вешенской. Его, вспоминал он, заворожили шолоховские глаза, какие-то неистовые, неукротимые, светоносные, словно вобравшие в себя весь мятежный дух теперь почти немощного тела; поразила и расстроила такая жестокость жизни, и, побоявшись, что это как-то отразится и у него на лице, стал смотреть в стол перед собою.

Михаил Александрович, взглянув в его сторону, тотчас спросил:

'- А что это Проскурин не в духе?

Наши глаза встретились, я взял рюмку, встал и сказал:

- Нет, Михаил Александрович, мне хорошо... Просто я рад, что я у вас, счастлив видеть вас...'

Они сидели на первом этаже в большой комнате, в столовой, все здесь было добротно, просто, удобно: и мебель, и традиционные фотографии под стеклом на стенах, и усадистый, широкий деревянный шкаф с посудой, и жена Шолохова, Мария Петровна, сидящая от мужа по правую руку. Она весело и охотно разговаривала, рассказала, как печатала под его диктовку на машинке и как он сердился, если она допускала ошибку.

'- Пришлось, ох, пришлось, - совсем по-бабьи пожаловалась она и покачала головой, хотя глаза у нее по-прежнему оставались веселыми и потому, очевидно, молодыми.

- Мария Петровна, а вы ведь этим и счастливы были, - сказал я, и она быстро как-то гордо взглянула на меня и опять, теперь важно, кивнула...'

Уже потом, в купе поезда, ему опять вспоминались неповторимые глаза Шолохова, вписавшего в эпоху трагические образы людей, вставшие в ряд наивысших художественных достижений.

Тут предпринята попытка рассмотреть Шолохова не только как народного писателя, но как явление, рожденное в недрах народного сознания, народной жизни, народных идеалов - и, как знамя, высоко поднятое и прославленное им же, народом. Вот что пишет он: 'Без короткого хотя бы возврата в ту атмосферу, в которой зарождался и создавался 'Тихий Дон', нельзя осознать достаточно полно причины столь могучего и неожиданного на поверхностный взгляд явления. 'Тихий Дон', надо полагать, появился и как протест народной души, как выражение истинной сути социальных и нравственных исканий.

Многие и многие поколения современных наших русских (да и не только русских!) писателей обязаны Шолохову, и прежде всего 'Тихому Дону', выразившему стремление к широте, к нестандартности, к смелости. Это еще один ярко горящий факел, освещающий не только исторические глубины, но и проникающий в отдаленное будущее, это опорный столб, соединяющий две разные эпохи в истории человечества в его духовной, нравственной устремленности к новым рубежам. В зыбком тумане всепоглощающего времени такие вершины редки, и все же они есть, а значит, есть и ориентиры, выстраданные человечеством тысячелетиями борьбы, значит, есть и возможность дальнейшего движения. Жизнь русского народа выдвинула из своих глубин явление такого масштаба, как Шолохов, само по себе знаменательно... Приход вслед за Толстым, Достоевским в скором времени в непредсказуемую русскую действительность нового эпического художника несет на себе печать благословения, печать неисчерпаемой и неукротимой народной души, в которой революция пробудила не могла не пробудить - новые силы. Есть несколько основных признаков всенародного значения художника, не зависящих от скоропреходящих, временных факторов. Это, во-первых, возведение в имя, всенародное награждение именем, и такое право принадлежит одному только народу, и никому больше.(...) Эпос появляется только там, где народ нравственно здоров, молод и где присутствуют прогрессивные социальные движения, и 'Тихий Дон', исторически продолжая развитие великого русского реализма, еще раз принес в мир размах, удаль и непередаваемый полынный запах былин. Народ тотчас высоко поднял 'Тихий Дон' как охранительное знамя неумирающих традиций своей духовности, традиций, воплощенных в вечных творениях'.2 Истина глаголет устами Проскурина и тогда, когда он пишет, что шолоховские герои еще одно свидетельство молодости русского характера, его еще нераскрывшихся возможностей.

Следует сказать, что вслед за Шолоховым у Проскурина присутствует не только национальное, но и родовое начало, по сути утраченное литературой ХХ столетия. В период родовых отношений, присущих