опошления коренной принцип настоящей литературы. Увы и ах! Непревзойденный острослов, мастер афоризма и автор бессмертного анекдота об английской королеве, озвученного на всесоюзной партконференции, несравненный Григорий Бакланов в середине 1988 года писал в унисон златоусту Е. Сидорову: 'Романы В. Дудинцева 'Белые одежды', А. Рыбакова 'Дети Арбата', повести А. Приставкина 'Ночевала тучка золотая' и Д. Гранина 'Зубр' - эти книги - о слишком серьезных и больших проблемах, они о главном'. А главное для Бакланова - это неприязнь к людям 'этой страны', нетерпимость к инакомыслию. Посему он мечет молнии в сторону безымянных, но вполне узнаваемых врагов своих: 'Но постепенно сложился хор голосов: это беллетристика, публицистика, они художественно несовершенны... Ах ты, Бог ты мой, какие ревнители художественности! Годами, десятилетиями терпели серые, бездарные романы и не морщились, похваливали, а тут вдруг тонкий художественный вкус прорезался, 'совесть' не выдержала'. Браво! Так их, сучьих сынов, то бишь обладателей, видите ли, тонкого художественного вкуса. По усам их, по усам! Хотя нет основания поднимать вселенский гвалт ведь перечисленные им же сочинители далеко не блещут дарованиями, скорее наоборот, как и сам Гриша Бакланов. Да и с эстетическим вкусом у них не лады - не могут отличить изящную словесность от плохой беллетристики, равно как талант от бездари, а художественность от графоманских поделок. Но уж такова воля Господня.

9 февраля 1989 года болгарская газета 'Литературен фронт' опубликовала интервью с главным редактором 'Октября' Анатолием Ананьевым. В вашем журнале, сказал представитель 'Литературного фронта', 'публикуются весьма острые произведения, но подлинной сенсацией не только литературной, но и общественной жизни стал роман Василия Гроссмана 'Жизнь и судьба''. Ответ Ананьева последовал в обычном для него завиральном пафосе: 'Я, - говорит, был потрясен, когда прочитал роман. Он охватывает целую эпоху, н а п и с а н н е в е р о я т н о х у д о ж е с т в е н н о, заставляет читателя прослезиться'. Оказывается сей графоманище еще и сентиментален! 'Позволю себе, - продолжает он, - сказать, что 'Жизнь и судьба' приближается к романам Толстого не только мышлением автора, но и восприятием читателя. Гроссман б о л ь ш о й х у д о ж н и к. Хотя у нас издаются многие романы, писателей же с романным мышлением единицы, и Гроссман первый среди них. На мой взгляд, с полным правом можем поставить его в пятерку самых значительных имен советской литературы: Шолохов, Леонов, Горький, А. Толстой и Гроссман. Более того, я поставил бы его имя в начале'. Ну что с него возьмешь: Гроссман выше Шолохова и Горького... Скажите, есть ли разница между филиппиками господина Фридмана-Бакланова в адрес русских писателей и 'невероятной художественностью' повести Гроссмана, провозглашенной Ананьевым. Да никакой! Кроме элементарного фокусничанья.

Но мы несколько отвлеклись от грозного окрика Бакланова в адрес 'ревнителей художественности'. Итак, не успел он умолкнуть, как раздались гневные возгласы талантливого, но заблудившегося в трех соснах, а посему повышенно эмоционального и несколько несдержанного на слово Василя Быкова (июль 1988 года). 'И пусть не лицемерят те поборники 'высокой художественности', которые будто бы 'недосчитываются' ее в 'Детях Арбата', 'Белых одеждах' и других потрясших общество произведениях'. Оно, конечно, так, однако же насчет 'потрясения' Василь Быков, кажется, попал впросак, поскольку потрясение произведением искусства и потрясение беззастенчивой ложью, положенной в основу сочинения - увы! - совершенно разные вещи. Но писателю, как говорится, виднее... А вот если бы сей 'потрясатель' классической эстетики продемонстрировал следы означенной художественности в названных им вкупе с Баклановым книгах, то, возможно, не только бы посрамил этих, как он тонко заметил, 'лицемеров', то бишь поборников литературного мастерства, но оказал бы услугу изящной словесности, которая на наших глазах заметно чахнет.

Увы, названные им сочинения, 'потрясшие общество', немощны и бревенчаты, вскоре все они после публикаций бесследно канули в Лету, как будто их и не было вовсе. Впрочем, нельзя ставить это в вину их авторам талант незаемный дар и тут ничего не поделаешь. Однако будем внимать Быкову. 'Не дефицитом 'высокой художественности' обеспокоены они, а крушением кровавого престижа Сталина, - громил он вчерашних собратьев по перу русских авторов. - Теперь они воспылали последней, старческой (?!) любовью к 'мертвому льву', потому что боятся разоблачения кое-каких малопочтенных поступков, совершенных некогда во имя 'льва живого''. Кто это 'они'? Какие 'малопочтенные поступки'? Да и какое отношение имеет художественность, ко всем этим 'львам', живым и мертвым, вкупе с 'малопочтенными поступками' и прочей 'старческой любовью', будь она неладна.

С тех пор минуло немало лет. Василь Быков, надо полагать, давненько утратил интерес и к 'старческой любви' и к 'мертвым львам' вкупе с художественностью. Некогда да и надобности нет. Жизнь прошла, угасли страсти, покинуло высокое дыхание искусства. Теперь он вкушает плоды американизированного рая и платит непосильную дань: выступает против прошлого и настоящего своего народа, против истины, наконец, против самого себя. Ибо как писатель состоялся благодаря Советской власти, которую же и предал. А может и не предал, а просто струсил в тяжелую для родины годину или затмила разум старческая блажь.

Увы, всему наступает конец... Но почему приходят тут на память заключительные слова печальной повести о ссоре двух Иванов великого Гоголя: 'Скучно на этом свете, господа!'?

Глава шестая

Горячий цех литературы

Политическая публицистика требует от писателя мужества в заявлении правды и четкости мировоззренческих принципов.

В этом плане приобретают не только литературное, но и общественное значение статьи и книги Татьяны Глушковой и Владимира Бушина. Они вскрывают корни предательства, обличают двурушников и христопродавцев с их откровенным или прикроватным бешенством против России.

I

В начале XXI века, когда по сути завершилось перераспределение собственности в интересах коррумпированных и криминальных структур, власть предержащая обратила свои взоры на духовные ценности народа, существующие как бы ничейными, а, стало быть, неприватизированными - и среди них патриотизм.

Любовь к родине - чувство не только врожденное, но в значительной степени воспитуемо преданиями, традициями, историей, высокими идеалами, общественным укладом жизни наконец. Побуждаемые патриотизмом, 'красные' и 'белые' одинаково шли в полный рост на пулеметы, хотя понятия об отчизне у них были разные. То же зреет сегодня у 'новых русских', с одной стороны, и обездоленных народных массах - с другой. Стало быть, чувство патриотизма носит классовый, групповой и социальный характер. Античеловеческое стремление использовать чувство любви к родине особенно ярко проявляется в смутные времена, когда реакционные силы рядятся в непорочно белые одежды с целью захвата власти.

Овладев средствами массовой информации, нынешняя 'демократическая власть' использует их для оболванивания граждан страны, желая, между прочим, превратить искусство для народа в искусство для толстосумов. Не случайно ложь возведена в государственную политику. Лгут с упоением, с наглой усмешкой. Лгут все - от премьер-министра до мелкого служащего жилищно-коммунальной конторы. Изощренно лжет подавляющее большинство столичной интеллигенции, которая всегда была склонна придавать своим цеховым амбициям и ощущениям всеобщий характер.

Лжет и наш брат сочинитель, окончательно запутавшийся в своих хитроумных сюжетах и дебрях эготизма. Сие весьма опасная ложь, ибо преподносится она современнику в красивой патриотической упаковке.

Именно данной проблеме посвятила свой труд известная русская писательница Т. М. Глушкова ''Элита' и 'чернь' русского патриотизма. Авторитеты измены' ('Молодая гвардия', № 11 за 1994 г. и № 1, 2, 6, 7 за 1995 г.). Заметим, что эта интереснейшая работа Татьяны Михайловны так и не вышла в свет отдельным изданием, хотя готовилась к печати. Об этом, разумеется, позаботились 'литературные патриоты'.

Начнем, пожалуй, с торжества, великого и беспримерного, посвященного 70-летию Солженицына, проведенного в Москве в декабре 1988 года в клубе фабрики им. Баумана. На страницах 'Нашего современника' (с полумиллионным тогда тиражом) прозвучал апофеоз во славу 'страдальца', возвышающегося 'над всеми нами', 'великого изгнанника', 'пророка', 'мудреца и прорицателя', 'избранника российского неба и российской земли' и прочая и прочая. Голоса известных и знаменитых, первостатейных и непревзойденных литературных 'патриотов' звучали в унисон, торжественно и клятвенно. Еще бы! Всех их