'Продержитесь, старики' Г. М. Маевской из Мелитополя. Напряженный драматический характер события не заслоняет, а, напротив, как бы подчеркивает резко звучащую протестную ноту, активизируя нашу внутреннюю энергию:

Не умирайте, старики!

Без вас слабеет наша память.

И оскверняют наше знамя

Пройдох циничные полки...

Пустырь, оставленный войной,

Засеял ими наше поле,

И разрослись они на воле,

Погибших подменив собой.

За грош отрекшись от идей,

Они нас ненавидят люто

И разворачивают круто

Страну, давя живых людей.

Но чтобы овладеть страной,

Чтоб люди прошлое забыли,

Им надо, чтобы вы не жили.

Не стало б памяти живой!

Не умирайте, старики!

Без вас не выживает племя,

Не всходит брошенное семя

Без мудрой старческой руки.

Пока вы живы - жив наш край,

И внук ваш превращен не будет

В жующую тупую тварь.

Нельзя еще вам уходить!

Еще не встали Серп и Молот,

Еще пустырь тот не прополот

И некем вас нам заменить.

Ну продержитесь, старики!!!

VI

Теперь с полным правом можно утверждать, что русская литература 90-х годов в своих лучших образцах исполнена чувства трагизма, бунтарского пафоса и тесно соприкасается с политическими интересами общества. С особой силой это проявляется в конце века, когда встал вопрос о судьбе России. Впрочем, крупные писатели и любители изящной словесности никогда не скрывали, что в подкладке высокой литературы, отражающей божеское и человеческое, всегда кроются политические интересы. Вот что говорил об этом знаменитый французский писатель Анатоль Франс: 'Чаще всего политика и литература перемешиваются друг с другом. Разве нежный Виргилий не занимался в Риме пропагандой в пользу Августа? А у нас разве автор 'Сида' не сделался, помимо своей воли, противником Ришелье? Разве Мольер не был борцом за молодого короля и трудолюбивую буржуазию против беспокойных и недовольных маркизов? Хвалят иронию Вольтера, чувствительность Дидро, проницательность Монтескье, резкость Руссо. Их слог превосходен. Но разве они получили бы столько похвал, если б их сочинения не были неистощимым арсеналом политических аргументов?

И разве ошеломляющее фокусничество Виктора Гюго, его звонкозвучная ювелирная отделка рифм, его смелые противопоставления черного и белого сделали столько для его славы, сколько его злостные нападки на Наполеона Маленького? Нет... в литературных репутациях литература едва не принимается в расчет.

- И разве это не нелепо?

- О нет, это совсем не нелепо! Неужели вы считаете превосходством у людей, марающих бумагу, уединиться в уголок, чтобы выравнивать число стогов, подправлять эпитеты и вылащивать периоды, никогда не задумываясь об окружающем их человечестве? Я думаю - это скорее убожество'.

Идейно-эмоциональная заостренность произведений лучших нынешних мастеров слова соответствует растущему протестному настроению широких масс, т. е. является выражением их политического сознания. Гуманистическая по своей природе, русская литература никогда не уклонялась от ответственности за судьбу Отечества. Этой традиции она верна и теперь - в один из напряженных периодов нашей истории.

Вспомним, как проницательно отозвалась английская писательница Вирджиния Вулф о духовности нашей литературы. Если мы хотим понять человеческую душу и сердце, где еще мы найдем их изображение с такой глубиной, как у русских писателей, говорила она. Самые скромные романисты обладают естественным уважением к человеческому духу, а 'в каждом великом русском писателе мы различаем черты святого, поскольку сочувствие к страданиям других, любовь к ним ведут их к цели, достойной самых утонченных требований духа, составляющих святость... Заключения русского ума, столь всеобъемлющие, исполненные страдания, неизбежно имеют привкус исключительной грусти'... Почти по Достоевскому. Федор Михайлович не уставал говорить об альтруизме соотечественников, мечтал о слиянии 'законов личности' с 'законами гуманизма'. Самовольное, совершенно сознательное и никем не принуждаемое 'самопожертвование самого себя в пользу всех есть признак величайшего могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Сильно развитая личность, - уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, как отдать ее всю всем', - писал он в 'Зимних заметках о летних впечатлениях'. Не это ли имела в виду Вулф, когда говорила о святости наших писателей. И все-таки нам, русским, немножко не хватает 'собственного материализма', 'инстинкта наслаждения и борьбы, чем страдания и понимания'. Что же касается художественного мира отечественной литературы, то ей присущ не только мотив печали и грустной вопросительной интонации, хотя они являются ее составной частью. Русской словесности ничто человеческое не чуждо - она насыщена всеми красками бытия, а потому находит отклик в сердцах многих народов... Впрочем, нередко темнеет ее колорит и сгущаются тени трагического, особенно революционные эпохи. Разве не в такую роковую пору и нам довелось 'посетить сей мир'?..

Так мы снова вернулись к проблеме ответственности художника и месте искусства в жизни общества.

В этом плане особого внимания заслуживает последний роман Леонида Леонова, который по охвату материала и постановке жгучих проблем во многом отличается от его предыдущих сочинений. Ему присущ целый ряд особенностей, решительно противоречащих прежним принципам художественного мировоззрения это ощущение раздвоенности личности, оттенки зыбкости сущего, чувство трагического отчаяния. Тому есть причины.

Леониду Максимовичу выпал жребий быть свидетелем заката двух миров, двух типов бытия, крушение каждого из коих сопровождалось страданиями народа, разрушением государственности, унижением России. Неимоверно тяжело вынести такое. К тому же он обладал богатым внутренним миром, острой проницательностью и глубоким ироничным умом, что вызывало почтительную зависть к нему современников и обрекало на одиночество. Этим, быть может, в значительной степени объясняется обостренность восприятия писателем окружающей действительности, его стремление своими средствами остановить творящееся безумие или хотя бы предупредить человечество о грядущей катастрофе теперь уже мировой цивилизации, жизни на земле.

Имеется в виду прежде всего его сорокалетний труд - роман-наваждение 'Пирамида' (1994 г.). 'Я думал показать ландшафт эпохи, ее философское осмысление... Мы переживаем сегодня такие минуты эпохи, роковые минуты, которые во всей истории человечества, думаю я, труднейшие, - говорил он в 1993 году. - И страшный конец нас ждет... Какая разрядка ожидает человечество? Об этом мой роман'6.

Бесспорно, это признание многое объясняет в замысле 'Пирамиды', а равно в творчестве последних десятилетий мастера слова.

Как бы там ни было, мы вступаем в храм высокого искусства.

Леонов - это целая эпоха в русской советской литературе.