кормить, а потом доить'. 'ли вот это: 'Чтобы получить молоко, не надо вырывать вымя' (из выступления на XIX партийной конференции).

А пока коллектив 'Знамени' не покладая рук будет работать на будущее, посмотрим, чем озабочен главный редактор журнала. Пожалуй, наиболее сложное и неприятное переживание, испытанное им, связано с выступлением на Всесоюзной XIX партийной конференции. Обидно, конечно. Так много слов сказал о пользе молока и гласности, такие надежды связаны с искоренением злокозненного инакомыслия, а тут на тебе - согнали с трибуны, не поняли. Напротив, именно поняли делегаты, что в действительности представляет собой этот оратор, какие позиции отстаивает он. Восемь раз пытались согнать Бакланова с трибуны, выражая свое неприятие шумом, топаньем ногами, но не тут то было. 'Я выстою здесь, выстою', - вопил он и за время своего стояния успел обвинить ряд писателей-ораторов в мелочности, обидчивости и узости взгляда. Вместе с тем доходчиво объяснил, зачем нужно корове вымя и почему ее, корову, надо кормить. Наконец, передал в Президиум и огласил, не назвав автора, телеграмму, порочащую честь и достоинство известного писателя.

Самое удивительное, что подобные действия именуются Баклановым самоочищением, покаянием. Он так и заявляет: '...не действовать я не умею. Действия требует и то самое чувство вины, о котором мы тоже толковали. Я признаю главный смысл покаяния в действии... Я обязан действовать настолько активно, насколько хватит сил'. ' это не пустая фраза. Ставленник члена Политбюро А. А. Яковлева, Бакланов получает материальную поддержку от ярого русофоба К. Борового, сотрудничает с американским миллионером Дж. Соросом, определяя, каким изданиям следует оказывать материальную помощь, а в свободное время сочиняет. Понимал, значит, за кого и, главное, за что 'стоял'.

В 1991 году выходит в свет его повесть 'Свой человек'.Поскольку ее сюжет сводится к жизни главного персонажа, вкратце остановимся на нем. Евгений Степанович Усватов - первый заместитель председателя некоего 'Комитета искусств' и олицетворение, скажем так, брежневской эпохи, которую сочинитель ненавидит всеми фибрами души. Как не трудно догадаться, Усватов мерзкий честолюбец и властолюбец. Смотрите: 'Сладок был миг, когда он подъезжает к этому зданию и, уже открыв дверцу машины, поставив ногу на асфальт, договаривает шоферу последние распоряжения, а дальше - с замкнутым государственным выражением лица, ни на кого и ни на что не отвлекаясь, торопясь, но достоинства не теряя...' - проследовать к нужному подъезду, а там вновь испытать' 'ни с чем не сравнимое чувство, что ты причислен к немногим'. И далее: '...он за приспущенным стеклом машины представлял собой привычное зрелище для тех, кто толпится на автобусных остановках... Выражением лица, манерами, повадкой он был точная копия людей его ранга...'

Но это не главное. Оказалось, что этот презренный номенклатурный вельможа не только отпетый брежневец, но еще и антисемит. Автор описывает такой возмутительный случай; когда один из сяутников пропел на мотив похоронного марша нелестные для Аэрофлота строчки, Усватов 'возмущенно покачал головой и отвернулся. Уж, кажется, никто не упрекает его ни в национализме, ни тем более в антисемитизме. Но есть у них эта бестактность в крови, нескромность, неумение видеть себя со стороны. Есть, есть эта черта. И вообще, почему среди них столько юмористов'. Не зря же и сыну, который вздумал жениться на еврейке, он говорит: 'Нам с матерью небезразлично, что у нее значится в пятом пункте...' Экий пострел этот Усватов - так его кузькина мать!

В повести есть и другие не менее 'сильные' и 'глубокие' места. Например, с исключительным пафосом передается эпизод в театре, где присутствует Брежнев и его ближайшее окружение. Генсек устроил тогда как бы спектакль в спектакле, отпустив ряд реплик и вызвав тем самым гомерический смех в зале и... сильнейшее смятение в душе Усватова: 'Он видел сплошные маски вместо лиц, там, в ложе, сидели живые пародии на самих себя: перекошенный набок рот Громыки, или ему показалось, что там Громыко, старческие, выпученные глаза Тихонова на сплюснутом лице, и этот огромный рот, извергающий нечленораздельное...' Усватов настолько был потрясен, что не сел в машину, пешком поплелся Тверским бульваром. И совершенно неожиданно встретился со старым приятелем по фамилии Оксман, который тоже побывал на премьере. 'Там такую комедию Леня разыграл!' - обрадовался Оксман. Он, как и полагается, мудрец и прорицатель, а сверх того на манер Бакланова изъясняется афоризмами. 'Не бойся - рухнет не скоро. Миллионы заинтересованы, чтобы гнило как можно дольше'. Далее Оксман вскакивает на своего любимого конька автора повести. 'Ты по душе не антисемит, я знаю. Во всяком случае, не был им. Но служба потребует и это станет твоим искренним убеждением, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. А она требует, служба требует от тебя... Сегодня ты любимый сын времени, свой человек'.

Между тем автор в восторге от своего героя, о чем мы узнали из его остроумной, равно как достославной беседы с редактором 'Книжного обозрения'. 'Я, например, - говорит он, - куда ни зайду, постоянно моего героя встречаю, Евгения Степановича Усватова, единого во многих лицах. Хоть в малом по рангу учреждении, хоть в высоком. То надменен и суров, всю советскую власть олицетворяет, то весь распахнут от доброжелательства. А то вдруг сентиментален до слез, это когда о себе заговорит, себя ему всегда жаль, все ему всегда жаль, все ему мнится, что недополучил он чего-то от жизни, завистью окружен. И так он в свою роль вжился, так самому себе лгать привык - а ведь система вся ложью, как кровью, связана - так он актерствует, что подумаешь, на него глядя: он и с женой в постели позирует'. Да, Бакланова трудно заподозрить в юморе. 'А когда, - продолжает он, - такой человек жизнь оседлает, вот тут ложись и помирай. Ум его не созидательный, ум аппаратный, все усилия направлены на то, как бы кого пересидеть, а жизнь, народ, от имени которого он присвоил себе право выступать, это все - средство для достижения главной его цели. И под внешней мягкостью, под сентиментальностью такая другой раз жестокость сокрыта, что сына своего не пожалеет'. Такой он, Евгений Степанович, по словам автора. Но и этого мало. Бакланов, будучи беллетристом средней руки, искренне убежден, что он создал образ на уровне русских классиков. 'Этот тип чиновника вырабатывался столетиями, а наша эпоха придала ему свои завершающие черты. Разве же он исчез из нашей жизни? Нет, он здесь - свой человек. Помните у Сухово- Кобылина в пьесе 'Дело' рассуждение о том, что было, мол, на Россию татарское нашествие, подступал француз, а теперь нашествие чиновников? ' лежит она под рогожкой разутая и раздетая... Вот об этом и написана повесть, этот тип чиновника я исследовал'.

'Кто же тебя похвалит, если ты сам себя не похвалишь', - говаривал незабвенный Козьма Прутков. А если серьезно - никакой это не тип, а обыкновенный манекен, произносящий придуманные к случаю слова и действующий по измышленному Баклановым сценарию. Он давно начал придумывать и себя как мудреца и классика... В общем, 'Свой человек' дрянное и бездарное сочиненьице.

Здесь возникает потребность поговорить о романе Александра Бека 'Новое назначение' (1986). Предваряя журнальную публикацию романа, вездесущий Бакланов так отозвался об авторе: это был 'удивительный человек', 'проницательнейший писатель, мудрый и отважный человек'. Его последний роман - это 'отчет перед временем, в котором сам он жил, перед современниками, перед своей совестью и перед будущим'.

Автор придавал роману особое значение. Окончив его, он сделал следующую запись в дневнике: 'Почему-то грустно, когда вещь, с которой много-много дней, складывающихся в годы, ты оставался с утра наедине, наращивал, выгачивал главу за главой, вещь, которая была твоей, только твоей, - и тем более это задуманная как твоя Главная книга или, во всяком случае, первое звено такой книги, - вдруг от тебя уходит, идет в плавание, будет сама жить, сама себя отстаивать'. Александр Бек написал о том, как он представляет себе нашу жизнь, начиная с 30-х вплоть до середины 50-х годов. Никаких событий во время нашего знакомства с главным героем в романе не происходит. После XX съезда Онисимова лишают высоких постов, и он получает новое назначение - его направляют послом в одну из стран, но вскоре он заболевает раком и возвращается в Москву. Человек незаурядный, редкой работоспособности, Онисимов, лишенный действия, постоянно думает, анализирует, стремится понять, что же произошло, почему его, крупного специалиста, верного солдата партии, как говорится, выбросили за борт.

Даже по тому, что вышло из-под пера писателя (Бек неоднократно напоминает, что это лишь часть целого, чем, видимо, объясняется известная неряшливость стиля, недостаточная мотивированность поступков героев, отсутствие глубоких психологических характеристик), можно судить о его замысле дать историю общества как бы в разрезе. При этом романист настаивает на том, чтобы читатель верил каждому его слову, чтобы все, о чем он повествует, принималось за чистую правду, добытую якобы вследствие тщательного анализа явлений жизни и документальных источников. Он так и пишет: 'Проникая по праву писателя во внутренний мир Онисимова, куда Александр Леонтьевич почти никого не допускал, автор,