себя как самая непримиримая по отношению к народу социальная прослойка. Она с необыкновенной легкостью и постоянством меняла и меняет 'вехи' и (перефразируем поэта) сжигает все, чему поклонялась, поклоняется всему, что сожгла.
А с приходом к власти в начале XX века космополитического сброда она официально получила интернациональный статус и окончательно утратила национальные признаки. С ее подачи в двадцатые годы цвету русской науки, искусства и литературы не оказалось места под солнцем 'пролетарской диктатуры'. Ограбленные, оболганные и униженные, покидали Родину Рерих, Павлова, Теффи, Репин, Бунин, Рахманинов, А. Толстой, Шаляпин, Куприн, Нежданова и многие, многие другие. Сживали со света Дмитрия Фурманова, Александра Неверова, Сергея Есенина, Александра Блока, травили крестьянских поэтов и Михаила Булгакова.
Тут, пожалуй, пришло время сказать о природе советской интеллигенции, взращенной на интернациональных принципах, которые в период 'хрущевской оттепели' модернизировались в догмы космополитические. Советская интеллигенция - детище общественно-политической системы, ее внутренних противоречий и глубоко скрытых антиславянских и антинародных тенденций партийно-бюрократической верхушки. Система взглядов и жизнедеятельность радикальной интеллигенции, подпитываемая предательской политикой властей предержащих, отражает ее неприятие, отрицание истории, национальных ценностей и государственности России.
Здесь, пожалуй, уместно привести интересное суждение ленинградского теоретика, отделяющего основную массу интеллигенции от 'интеллигенции'. Юрий Белов пишет: 'Оторвавшись от родовых национальных корней, они создали свой искусственный мир. Мир псевдоценностей, жесткого рационализма, где достижение их цели оправдывает любое средство, свобода признается только для избранных. Лицемерие и ложь - обязательное условие сохранения их среды обитания. Социальные идеалы им нужны для маскировки своей истинной природы - природы крайнего индивидуализма. Достоевский в 'Бесах' художнически обрисовал типажи интеллигенции. Центральный из них - Петр Верховенский, Ставрогин - его двойник. Жутко читать откровения Верховенского: 'В сущности наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестие всего легче русского человека за собой увлечь можно'. И ответ Ставрогина: 'Право на бесчестье - да это все к нам прибегут, ни одного там не останется!'
Право на опошление, отрицание культурно-исторических ценностей досоветской России, издевательство над историей Святой Руси, над православной верой и культурой русского народа - все эти проявления архир-р-р-революционной бесовщины мы видим, вглядываясь в годы первого десятилетия Советской власти. Увы, от правды не укроешься. Великая социальная революция, каким был Октябрь 1917- го, - явление сложное, противоречивое. Нельзя не видеть величия революции, как нельзя не видеть и ее трагедии. О том, как шла борьба с 'революционной' интеллигенцией, прорвавшейся к власти и готовой отравить Советскую Россию желчью троцкизма, речь впереди. Здесь лишь остановим внимание читателя на одной закономерности: интеллигентщина как противогосударственное отщепенство (понятие, пущенное в обиход Петром Струве в начале XX в.) возникает там и тогда, где и когда ослабляется патриотическое воспитание будущей интеллигенции, всего общества. Тогда чертополохом космополитизма зарастает поле национального сознания. Скрытая русофобия выразит себя в умолчании русской истории, что самым пагубным образом скажется на развитии национального сознания русской интеллигенции, вместе с тем национальное сознание русских начнет как бы усыхать, открывая пути для вторжения нерусского мировосприятия. Хрущевская 'оттепель' положила официальное начало нравственному, затем политическому нигилизму интеллигенции 60-90-х годов. 'Право, - продолжает Белов, - на бесчестье заявило о себе в осатанелой форме в годы горбачевско-яковлевской мистификации перестройки. Взрывная волна антикоммунизма контузила советское общество и выбила ценности социалистической цивилизации из сознания большинства интеллигенции. Диссидентствующие отщепенцы ликовали: наша взяла! Вспомним, как вузовская и инженерно-техническая интеллигенция чуть ли не на руках носила кумиров антисоветской перестройки - Гавриила Попова, Юрия Афанасьева, Александра и Егора Яковлевых, других помельче. Их утверждения: все 70 лет - в никуда! - увы, находило отклик, и более чем где-либо, в кругах творческой интеллигенции'12.
Используя диссидентский клич 'Все 70 лет Советской власти в никуда', всяк изощрялся как мог. На Пленуме Союза писателей СССР (1987 г.) Виктор Розов восклицал: 'Перестройка мне очень по душе! Г. Бакланов сегодня говорил о том, что он первый раз живет в такой свободной для литературы атмосфере... Сидишь и думаешь: как хорошо жить, как хорошо вообще существовать!..' Этим ли 'инженерам человеческих душ' жаловаться на неблагоприятную для них атмосферу прежних десятилетий?! (Впрочем, пять лет спустя драматург пересмотрит свои взгляды, однако будет уже поздно что-либо изменить к лучшему.)
Но Розов тогда не желал ограничиваться уютным светом рампы - он жаждал быть оракулом: 'И последнее. Вопрос очень сложный - национальный вопрос. Друзья мои, наше государство многонациональное, и если мы не будем жить дружно в своей собственной стране, как же мы будем дружить с народами всего мира?' Это присказка, а сказка впереди. Драматург продолжает: 'Во мне, воспитанном сразу после революции, чувство интернационализма - мое биологическое свойство. Я, например, не могу произнести слова: 'Я горжусь тем, что я русский'. А что скажет узбек? Татарин скажет: 'Я горжусь тем, что я татарин...' Все гордятся своей национальностью, хотя заслуг в этом ни у кого нет... И потому сейчас, когда на этой почве возникло брожение, мы, писатели, должны не только не дать ему разрастись, а всеми силами его ликвидировать...' Ликвидировать национальное достоинство? Браво! В конце XX века никто на подобное еще не решался даже из стана 'демократов до мозга костей'. После этого кажутся детским лепетом его стенания типа: 'У меня ощущение такое: нас призывают к человеческой жизни, очень сложной и трудной, порой мучительной, но нам говорят: не живите пещерной жизнью. А была и пещерная жизнь. Я хочу, чтобы вы жили человеческой жизнью'. Скромное желание. Настолько скромное, что претензии литератора Л. Жуховицкого кажутся ересью. В современных, мол, условиях писателю остается 'лишь традиционная должность пророка. Поэтому для него 'перестройка фантастически трудная внутренняя работа, в результате которой писатель становится способным на конструктивное пророчество'.
Не потому ли в литературу рвутся одни пророки, и обидно мало осталось в ней настоящих писателей. А 'биологическим интернационалистам' ничего не стоит (как свидетельствуют 20-30-е годы!) 'не только не дать... разрастись, а всеми силами... ликвидировать' чувство национального самосознания, национальной гордости и национального достоинства. И, как мы знаем, действительно ликвидировали... Это, однако, не мешает некоторым сочинителям, не гордясь тем, что 'я русский', подчеркнуто крикливо причислять себя к русской литературе, говорить о себе: 'Я русский писатель'. Особенно почему-то именно настаивают на этом биологические космополиты.
Откуда у русскоязычной интеллигенции конца XX века высокомерие к стране, где родились и живут? Что это - семейное воспитание, традиция, национальная черта или что-нибудь еще? Имеются в виду те, кто причисляет себя к писателям, и, заметьте, к русским писателям. В. Гроссман, свидетель трудолюбия, благородства, высокого духа и неслыханного героизма русских в борьбе с фашизмом, заявляет: 'Русская душа тысячелетняя раба... развитие России оплодотворялось ростом рабства... где же пора русской свободной, человеческой душе? А может, и не будет ее, никогда не настанет... Пора понять отгадчикам России, что одно лишь тысячелетнее рабство создало мистику русской души'... Даже непревзойденный мастер пошлостей и банальностей, человек суетный, угрожавший во время оно покончить с собой, если его обнесут чашей Героя соцтруда, и он туда же: 'Русский народ потерял нравственность, развратился' и теперь 'переживает общее истощение, упадок духа'. Почему бы и Сергею Каледину, поднатужившись, не возопить со страниц 'Литературной газеты': 'Россия - страна безграмотная и холуйская'13. Потеха! Персонажи из басни Крылова...
Кстати, все эти изъяснения 'в любви' к русскому народу излагаются на русском же языке. Тут мы становимся свидетелями довольно абсурдного, на первый взгляд, явления. Обратите внимание, даже такая яркая представительница второй древнейшей профессии, как 'Литературная газета', известная своей нетерпимостью к 'этой стране', все еще выходит на русском языке. Скажут, влюблена в неповторимую прелесть и поразительную многогранность нашей живой речи и страстно обожает, как она утверждает в статье 'Великим остался в России только язык' - 'русский язык, как один из самых красивых, необычных и священных языков мира'?14 Как бы не так! Эти господа, кажется, мечтают использовать русский язык в качестве орудия уничтожения России. А вот, пишут они, и реальные результаты этого дьявольского
