искренне страдал за репутацию фирмы. — Но если вдуматься, мистер Иенсен, не так уж они виноваты. Такого поворота событий никто не ожидал. Там было полно людей, кто-то из них завязал с ним драку. Мои агенты хотели помешать этому…

— Мне плевать, кто там и что начал! Вы — ФБР! Значит, обязаны предусмотреть все! Кстати, Фил, это и твоя вина. Ты должен был их страховать.

— Я и страховал. — Николсон смущенно взглянул в лицо разгневанного друга. — Агенты ФБР себя не выдали, я свидетель. Он их вычислил. Потому и завязалась эта свара с посетителями. А те, что находились на улице, вообще не успели ничего сообразить. Потому и открыли огонь. Они уверяют, что стреляли только вверх.

— Все молодцы и никто не виноват… — Иенсен энергично развел руками. — Стреляли вверх и попортили пару витрин. Ненарочно… А где теперь искать нашего клиента, об этом ты подумал?

— Сегодня же отыщем. Теперь с нами Корбут.

— Корбут… — передразнил Иенсен. — Только на него и надеетесь. А он, между прочим, с ног валится.

Николсон хотел было заметить, что и он не спит уже вторые сутки, но промолчал.

— Как бы то ни было, но из города этому типу не выбраться. Очень уж заметен. На всех дорогах и вокзалах патрулируют специальные патрули.

Приборы имеются у всех. — Симонсон нервно тискал собственную кисть. — Разумеется, остается фактор непредсказуемости…

— Для вас, — перебил Иенсен, — этого фактора не существует! Ясно?!

— Мистер Иенсен! Мы имеем дело не с человеком! — подал голос один из агентов.

— Что? — Иенсен стремительно обернулся. Поднявшись с места, агент представился.

— Лейтенант Вильсон, третий муниципальный отдел… Я хотел сказать, что поскольку он не человек, то и с логикой мы столкнемся нечеловеческой.

— Почему вы решили, что он не человек? Лейтенант заволновался.

— Потому что я видел его. Целый ряд данных. Во-первых, радиационный фон — тридцать-сорок микрорентген. Навряд ли это можно назвать нормальным.

Тонометр срабатывал в двадцати шагах… Кроме того, этот тип дьявольски силен. Я специально наводил справки: человек, которому он сломал руку, — бывший боксер-профессионал в полутяжелом весе. Но там были и другие. В сущности, на этого парня навалилась целая толпа, но никому не удалось задержать его. Это надо было видеть своими глазами. На нем навис целый ком, а он продолжал шагать к дверям как ни в чем не бывало! Видели бы вы, как он несся по улицам!..

— Ты забыл о телепатии, Вильсон, — тихо подсказал Симонсон. — Он внушил мальчику, что заплатил за свой кофе.

— Да, сэр. Это было стопроцентное внушение, и все это видели. Потому и возник спор… Иенсен упрямо взмахнул рукой.

— И все равно я остаюсь при своем мнении. Экстраординарные способности — это еще не феномен. В мире проживают сотни телепатов и тысячи магнитных людей, но никто не называет их инопланетянами. Так что выбросьте эту блажь из головы.

— Но сами-то вы догадываетесь, кто он такой?

— Может быть. Во всяком случае, я усматриваю связь между этим человеком и каракатицей. Ну а насчет выводов… Подождем. Будущее покажет.

— Но… рано или поздно нам придется схватить его. Необходимо по крайней мере представлять, с какой силой мы можем столкнуться.

— А сталкиваться и не понадобится. — У Йенсена боевито блеснули глаза. — Напротив, мы попытаемся помочь ему.

— Помочь?

— Вот именно! И вы сами увидите, что эту помощь он примет.

Собака неопределенной породы, грузная и коротконогая, бегала меж ноздреватых сугробов, таская на носу большущий ком снега. Он мешал ей видеть, но не мешал различать запахи. Оттаявшие проплешины земли раздражали ее, и она никак не могла успокоиться. Не отзываясь ни на одно из имен, на ходу придумываемых Гулем, она возбужденно принюхивалась и тыкалась мордой в скрытые под снегом мышиные норы, отчего грязноватый ком на носу рос и уплотнялся.

Было тогда Гулю лет восемь или девять — возраст неомраченного доверия и полного взаимопонимания с такими вот дворнягами. Он бегал за ней вприпрыжку и, хватая лохматую морду в ладони, со смехом заглядывал в ласковые глаза.

Чем-то они походили друг на друга. Оба радовались приближающейся весне, оба готовы были удивляться любым неожиданностям. Есть, вероятно, некая возрастная грань, за которой человек перестает радоваться новому. Он и сам эту грань ощущает, потому и раздвигает неосознанно рамки условной молодости, не желая покидать территорий, отданных на откуп весне, интуитивно страшась слякотных осенних времен. Дети уподобляют мир игрушке в яркой обертке. Они заворожены им и крутят перед глазами, постоянно ожидая прекрасных открытий. Взрослые же вооружены многолетним опытом, и опыт этот рекомендует не прикасаться к миру голыми руками, не всматриваться и не принюхиваться. Потому и смотреть на этот мир взрослые предпочитают глазами защищенными — сквозь стекла очков, сквозь стекла машинных и домашних окон.

Это уже другой взгляд, а значит, и другой мир. Жажда жизни и жажда покоя — начало и конец каждого из нас. И ничего с этим не поделать…

Сонно встрепенувшись. Гуль оглядел зал. Снова крутили какой-то фильм, и динамики обрушивали на зрителей буханье разнокалиберного оружия, монотонные вопли жертв.

Зачем приснилась ему та далекая, ныне уже не существующая собака? Зачем, черт побери, сны тычут измученных, разуверившихся во всем взрослых в забытые годы детства?

Гуль огладил ладонью разорванный рукав пиджака и поднялся с кресла. Его качнуло, и он подумал, что обычному человеку в его положении давно следовало бы подкрепиться. Что ж, он и подкрепится. А почему нет? Хватит стесняться и озираться по сторонам. Пилберг был прав, утверждая, что колонистам достаточно радиации, которой до малейших пор пропитана плоть каракатицы. Сейчас этой энергии ему явно недоставало. Следовало возвращаться к прежнему земному рациону. Мир, в котором он так желал очутиться и в конце концов очутился, был беден лучистой энергией. Зато здесь ежедневно поглощались тысячи тонн мяса, фруктов и овощей. И если ему вновь хочется стать человеком, можно начать и с этого.

Выйдя в вестибюль. Гуль сообразил, что уже вечер. Он просидел в зале до наступления темноты. В паузах между сеансами заходил знакомый билетер, проверяя, все ли покинули помещение. На Гуля он смотрел, как на пустое место. Приблизившись к выходу, Гуль молча повернулся. Ему не очень-то хотелось делать это, но костюм с продранным рукавом бросался в глаза.

С покорным видом, так и не произнеся ни звука, билетер протянул ему чужой плащ. Пожелав старику здоровья на сто лет, Гуль вышел на улицу. Шагая по тротуару, он шарил глазами по неоновым сверкающим надписям, выискивая обжорку поскромнее. Над самой головой, шумно и бестолково хлопая крыльями, пролетела пара голубей. Один из них чуть было не задел его. Сидящий на каменном бордюре подросток рассмеялся, бесцеремонно указав на Гуля пальцем.

Глуховатый тембр, интонация ломкого, неокрепшего голоса. «Переводчик», поселившийся в голове Гуля, послушно воспроизвел насмешливые слова.

Поежившись в тесноватом для него плаще, Гуль оглянулся на смеющегося.

Никакая это не телепатия. Он ловил и усваивал устную речь, впитывая ее через облик людей, через мимику и жесты. Чужие мысли лишь отчасти дополняли картину. А возможно, он и здесь заблуждался. Мозг — хитрейшая из всех созданных природой машинок. Что, если он только догадывался о сказанном, а догадываясь, сочинял фразы на свой лад?..

Гуль чертыхнулся. Ответы, неуловимо изменчивые, юркие, как рыбная молодь, не давались ему. Впору было свихнуться, но Гуль не собирался сдаваться. В его ситуации следовало отбрасывать лишние проблемы. Вот и с этой дьявольской артикуляцией — не думать о ней, и все! К черту! На самые дальние