– Главное – питание, – говорила рыженькая Клавдии Ивановне. – Скажите, чего вам хочется!
– Девочки мои, девочки! – шептала Клавдия Ивановна. – Мне бы дожить, чтоб вы школу окончили, потом училище и чтоб устроились как следует. Я встану и пойду по ПТУ. Я в какое зря вас не отдам. Чтоб и одежда была, и питание.
Девчонки хором: «Ульянову напишите!»
Все засмеялись. Врач не смеялся. Он смотрел и слушал.
– Все-таки вам чего больше хочется – селедку там или какую-нибудь грушу? – спросила Катя.
– Сами ешьте как следует, – ответила Клавдия Ивановна.
Они дружно чавкали бутербродами, а Клавдия Ивановна лежала с закрытыми глазами и была почти счастлива. Невероятно устроен человек.
Врач положил на стол рецепты и ушел. Лицо у него было печальное.
Они сидят уже в переделанном павильоне. Вместо Пикассо висит математически загадочный Эшер. Пикассо же стоит на полу, вверх ногами.
Камера, свет, толпа людей. Актриса и Оля стоят перед Эшером. Главный объясняет задачу.
– Это первый наш разговор об отъезде… Вы, – Актрисе, – даже себе представить не могли, что она, девчонка, может быть против… Вы такие инстанции прошли – и тут нате вам…
– Еще одна инстанция, – смеется Актриса.
– Ты, – Оле, – говоришь свои слова так, что мать просто теряется. Извини за грубость, обалдевает. Вот попробуй.
Оля молчит. Она смущена и растеряна. Все смотрят на нее, ждут. И тогда Актриса-мать из-за чьей-то спины пошевелила ей пальцами, подбадривающе и даже как-то ласково. Если все в этой комнате сейчас принадлежали всем, то знак этих пальцев принадлежал только ей, Оле. Что-то сильное, прекрасное, от нее не зависящее, вспыхнуло и расцвело в ней, и уже не она, а Та, Другая, произнесла:
– Я не хочу, чтобы вы улетали!
В словах было столько страсти, гнева, мольбы, настояния, что Актриса совсем не по роли вздрагивает и смотрит на Олю почти с испугом.
– Вот это да! – говорит она Главному. – После такого порядочная мать останется.
– Да, – растерянно говорит режиссер. – Замечательно, девочка! Ты – непорядочная, – это он Актрисе.
– Пардон! – кричит она. – В сценарии я нормальная современная женщина-спринтер и нормальная мать… Я не хочу и не буду играть сволочь.
Главный растерян.
– Я поняла, – смущенно сказала Оля. – Я не так сказала. Они ведь мне не нужны вовсе. Пусть улетают. Я притворяюсь, что мне жалко. Они притворяются, что им жалко…
– Ничего себе поворотик! – смеется Актриса. – А что? Вполне!
– Все в этом мире перепуталось. Хорошее так непринужденно переходит в плохое, что люди это даже не замечают. У нее, – Главный показывает на Олю, – нет этих размытых критериев. Хорошее у нее – хорошее, а плохое – плохое… Вот она и возвращает первоначальный смысл словам.
– А ты не боишься этого? – спрашивает Актриса. – Это опасное дело, голубчик, отмытые слова… Я даже не уверена, что люди этого хотят.
Иван Иванович кормит Олю в столовой. Подошел к буфетчице, просит:
– Зин! Ты возьми сметанку и обмажь цыпленочка. А? И под крышечку на пять минут. А?
– Привет! – отвечает Зина. – Я тебе кто? Повар? У меня курица отдельно, сметана отдельно. Горячие только сосиски.
– Зин! – просит Иван Иванович. – Смотри, что я тебе дарю! – Протянул ей роскошный календарь с актрисами, правда, за прошедший год.
– Обалдеть! – сказала Зина, взяла календарь и стала смазывать курицу сметаной.
За соседним столом Актер и Актриса.
– Ты заметил? – спросила Актриса. – Ивашка ее кормит на свои… Где-то достал импортный лимонный сок… Поит ее все время… Стоял в очереди за ананасами.
– Лучше б копил на старость… Его после этого фильма отправят на пенсию… Я сам слышал… И то… Сколько ж можно?.. Пора и честь знать… Слушай, мне нужна хорошая оправа… Где взять? Я просто умираю.
Актриса не спускает глаз с Оли. Она будто не слышит Актера.
– До чего мы дожили! – говорит она. – Трепачи. Я ее бельишко видела. Такое! А сорок с лишним лет войны уже нет… А детдома есть… Какая-то сволочь оставила такую девчонку в роддоме. – Зло, ненавидяще: – Оправы вот нет! Горе-то какое. Ты, оказывается, просто умираешь… Господи, что это с нами?
Он, обидевшись и тоже зло:
– Это я все сделал? Я? Нашла крайнего.
Клавдия Ивановна в своем самом дорогом костюме, который мы уже видели, с большой сумкой вошла в кабинет инспектора гороно Людмилы Семеновны. Она тяжело, прерывисто дышит.
– Я тебя сейчас убью, Кланя! – закричала инспектор и кинулась к сумке. – Ты что себе носить позволяешь, старая дура?
Людмила Семеновна хорошо, эффектно одета, она вполне современная модная дама, но в общении с Клавдией Ивановной должно происходить ее превращение в бывшую беспризорную, бывшую детдомовку. И должно быть ощущение, что в старой коже ей легче. Вот она сейчас, когда пытается поднять сумку Клавдии Ивановны, такая. Прежняя. Поэтому бывшая детдомовка вполне может открыть чужую сумку и посмотреть, что таскает «эта старая дура!».
В сумке лежит кусок литой ограды.
– Слушай! – кричит Людмила Семеновна. – А чего ты сюда не запихала всю усадьбу? Чего уж мелочиться? Таскать так таскать!
– Архитектор тут у вас молоденький… Заинтересовался, – бормочет Клавдия Ивановна.
– Да нету в ней ценности! Нету! – кричит Людмила Семеновна. – Рядовой графский дом… Тогда все строили красиво, но сегодняшним людям место надо или как? Их куда? Если б там хоть какой-нибудь завалященький писатель или художник жил, а то – нет! Нет! Никто не жил. Тогдашняя шушера…
– Красота, она для всех, – тихо говорит Клавдия Ивановна. – Мы с тобой у этой ограды в дочки-матери играли.
– Кланя! Не рви мне душу… Я и так тут из-за тебя со всеми поругалась… Чего там твоя девчонка натворила? Залезла куда-то. Фильмов, что ли, насмотрелась?
– Чего ей их смотреть? – гордо ответила Клавдия Ивановна. – Она сама в них играет.
– Мать честная! Да ты что? Ну мы даем!
Лицо у Людмилы Семеновны стало гордым.
– Я знала, Кланя! Я знала. Из нашего детдома будет кто-то знаменитый. Но ты только мне все подробности… – С тоской: – Я ж так хотела быть артисткой, помнишь? Господи Иисусе! Я бы за Целиковскую жизнь отдала!
Из гороно Клавдия Ивановна идет довольная и умиротворенная. Увидела очередь за хорошими яблоками. Встала. Притормозила возле яблок «Скорая». Из нее выскочил тот самый молодой врач.
– Женщины, пропустите? Не обидитесь?
– Да берите, – сказала Клавдия Ивановна. Была ее очередь. Врач посмотрел на нее внимательно.
– Я у вас по вызову был? – спросил он.
– Были, – смутилась Клавдия Ивановна.
– Садитесь, довезу. Мне в вашу сторону. Вы же детдом? Верно?
Клавдия Ивановна закивала. Очередь смотрит, как врач перехватывает у Клавдии Ивановны авоську.
– Ничего себе! – сказал он. – Вы что? Разве можно столько носить?
– Давление подскочило, – сказала Клавдия Ивановна виновато и оправдываясь перед такими же, как она, женщинами.
