– Ой, боюсь! – сказала Клавдия Ивановна. – Сломалось бы у них что… – Она рукой коснулась коробки и машинально вытащила комочек бумаги. Развернула. На листочке был нарисован «ножки-ручки-огуречик». Замерли девчонки, а она, занятая своими мыслями, выбросила бумажку и сказала тихо:
– Знаете, девочки, давайте съездим посмотрим тот детдом… Вон стекла как дрожат… И вывалиться могут… Топят батареи?
Подошла пощупала.
– Ничего, пока терпимо! Ложитесь спать!
Девчонки покорно легли, Клавдия Ивановна погасила свет и ушла, прихватив «мусор» – картонную коробку для жеребьевки.
В голос заплакала Муха.
– Она ни с кем из нас жить не захочет, – причитала она. – Сама себя вытащила. Нужны мы ей… Как же… – Она снова слегка заикалась.
Девчонки молча смотрели в потолок, по которому прыгали блики от огней работающего экскаватора.
В павильоне шумно. В центре внимания Оля и другая девочка, Юля. Юля смотрит на Олю победоносно.
Оля смерила ее насмешливым взглядом.
– Играем сцену прихода бабушки из ветлечебницы, – объясняет режиссер. – Бабушка в истерике. Она просит прощения у Оли. Ей на самом деле плохо, она вся на каплях и таблетках. Девочка еще плачет о собаке, но уже боится за бабушку. Понимаете? Еще и уже! Внутренний разрыв. Это трудная, психологически трагическая сцена, после которой прямо сразу пойдет эпизод на улице… Юленька, давай сначала ты.
Закапывают Актрисе-бабушке глаза. Некрасиво усаживают ее в кресло, чтобы подчеркнуть болезнь, и старость, и стыд за содеянное. Актер, играющий Олега Николаевича, почему-то в ярком женском фартуке. Машет на бабушку веером и с ненавистью смотрит на девочку.
– Прости меня, девочка, – говорит Актриса-бабушка. – Сама не знала, что это так мучительно… Сейчас сама пойду за ней следом. Вдруг там встретимся?
– Ты не умрешь, ты не умрешь. Бабушка! – в слезах кричит Юля. – Ну, пожалуйста, успокойся! Прошу тебя, прошу!
– Ты простила меня, простила?
– Да, да, – рыдает Юля.
– Да, да, – передразнивает Олег Николаевич, – сначала доводим, потом каемся…
– Замечательно! – говорит Сценарист. Он смотрит все на мониторе. – Поверьте старому человеку. Именно так! Именно так! Речь идет ведь о человеческой жизни. Она дороже всего… – Он даже забегал для убедительности.
– Вы мешаете, вы в кадре, – сказал ему помощник оператора.
– Простите, – засуетился Сценарист. – Но это – то! Именно то!
Главный же молчал. Иван Иванович насмешливо поглядывал на него.
– Теперь ты, – говорит Главный Оле.
– Не знаю, не знаю, – шепчет Сценарист. – Не оправданно. Характер найден.
И вот уже Оля в кадре. Идет эта же сцена. Те же слова. Но как разительно они отличаются. Слова «не умрешь» звучат не жалко, а уверенно, даже с иронией. А «пожалуйста, успокойся» – просто как «кончай ломать комедию». «Да, да!» – вовсе не рыдание, а подыгрывание концерту в кресле. И уже не сентиментальная истерика, а история червивых отношений снизу, так сказать, доверху. А на слове «каемся» Оля так подняла брови и так посмотрела на «друга», что Актер стал себя обмахивать веером и что-то мычать.
– Вот именно так и будем играть! – твердо сказал Главный. – Вы, голубчик мой, – это он Сценаристу, – написали прекрасный сценарий. Но вы, голубчик, писать можете, а читать нет… Поэтому доверьтесь грамотным! Девуленька! – это он Оле. – Именно так, а то и жестче! Такая оказалась семейка, что бабушка, что внучка…
– Ну, слава Богу, – скзала Актриса-бабушка. – Дошло наконец! Я же эту старуху во как чувствую! Кого хочешь – усыпит… У нее и астмы нет! Ей-Богу! Здоровая как лошадь! И сроду никому добра не сделала… – Сценаристу: – Разве добро в словах? В деле, поступке. Никакими словами свинство и безобразие прикрыть нельзя! А ты, – это она Актеру, играющему Олега Николаевича, – это хорошо придумал с веером, все время обмахивался, как отмахивался. Братцы мои! Это же образ жизни, образ мышления – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу… Всем бы нам по вееру, черт нас возьми! Опахалами проклятущими от всех закрыться! Вот что надо играть!
– Я буду спорить! – фальцетом кричал Сценарист, но на него уже никто не обращал внимания.
Когда после этой съемки Оля вышла из студии, первое, что она увидела, был красный парень, который, опершись на собственную машину, небрежно читал газету. Он знал, что хорошо смотрится в паре с «жигуленком», что они даже одеты будто в масть, и поэтому наслаждался пребыванием своим на земле возле машины.
А тут как раз из студии выскочила заплаканная Юля, бросилась ему на грудь. Сначала она просто рыдала, но, увидев Олю, показала на нее пальцем.
Лицо парня выразило презрительное недоумение, он даже не то присвистнул, не то сплюнул.
Гордо подняв голову, Оля прошла мимо.
Они догнали ее на машине, когда она переходила улицу. Глядя Оле в лицо, парень проехал прямо по луже, он даже назад осадил, чтобы было в два раза больше брызг.
Она осталась стоять мокрая, грязная, униженная.
– Ай, что же будет? – с встревоженным ужасом спрашивает Муха.
– Ничего, – говорит Оля, очищая от грязи пальто. – Эта сцена у них не пройдет.
– А вдруг он красивый? – мечтательно шепчет Катя. – С красивым можно.
– Еще чего! – Оля дернула плечами. Она в одной рубашонке. Вся ее одежда развешана и сохнет.
Лора держит на коленях сценарий, выразительно читает.
«Он подошел, обнял и поцеловал ее. Она задрожала в его руках.
– Что ты дрожишь, как маленькая? – спросил ее Игорь.
– Мне холодно, – ответила она.
– Двадцать пять градусов. Теплынь, – целует ее Игорь».
– Обалдеть! – говорит Катя. – Целует ее… А как – не написано? В губы? В щеку?
– Сейчас целуются с детского сада, – говорит Лиза. – Сейчас и большим не удивишь…
– Все ты про всех знаешь! – кричит Лора. – Про себя скажи, ты разве целовалась?
– С кем? – Лиза развела руками. – С кем? Но это же не потому, что я не хочу! В компании нас не зовут. Своих парней нет… Хоть на панель…
Лора бросила в Лизу подушкой.
– А я целовалась, – тихо призналась Муха. – В прошлом году… С вожатым… Такой очкарик, его никто не слушал… А я слушала… Он меня из благодарности поцеловал…
– Из благодарности не считается, – сказала Фатя. – Считается только из любви… – Оле: – Он ее из любви целует? Как ты думаешь?
– Я про это и думать не хочу, – ответила Оля.
Вечером они сидят у Клавдии Ивановны и едят батон с колбасой. Клавдия Ивановна лежит. Видно, что ей плохо, но она бодрится перед девчонками.
– Почитали бы вслух, девочки, – говорит Клавдия Ивановна, а сама незаметно насыпает в ладонь таблетки.
Лорка-великанша подошла к этажерке. Сказки. «Тимур и его команда», «Алые паруса», «Молодая гвардия», «Детство. Отрочество. Юность», «Домби и сын». Все старенькое, зачитанное. Вынула Лорка Диккенса.
– Я первая, – кричит Лиза.
– Я вторая, – это Катя.
Погасили верхний свет, подвинулись к лампе.
– Теперь у всех телевизор, – вдруг сказала Фатя.
